— У меня сложилось впечатление, что режиссер на протяжении всего фильма борется и с текстом Стругацких, и со сценарием Дяченко (весьма, кстати, бережным по отношению к книге). Нет ли у вас такого впечатления?
Сергей: Нет, такого впечатления у нас не возникало. Это же кино, а значит, особый взгляд режиссера и тех людей, которым он доверяет. Видение режиссера и творческой группы может не совпадать со взглядом автора-писателя, сценариста или поклонника книги. Наверное, не бывает экранизаций, которые устроили бы всех.
Марина: Вот, скажем, говорят: у Стругацких эстетика Саракша — серый дождь и битое стекло, растрескавшийся асфальт, скупой послевоенный быт, а у вас тут дирижабли летают. Но фильм «Обитаемый остров» изначально задумывался как зрелище. А значит, надо было выдумать свой Саракш. И, на наш взгляд, он выдуман логично и непротиворечиво: дикая роскошь, дикая бедность, все эти рикши, печати, регулировщики. Мельчайшие детали. Не знаю, кто обратил внимание, но у местных кожа пористая, а у Максима — гладкая. Он чужак.
— Неужели ключевой момент книги — объяснение Максима и Странника — и в сценарии сопровождался сокрушительной дракой?
Марина: В самом романе начало драки есть. Но режиссер именно так увидел встречу Максима и Странника. Это яростное столкновение двух мужчин, двух идеологий. Взорван Центр, погибли люди — сотни! Идет армада Островной империи, и неизвестно, удастся ли ее остановить. Разваливается страна, активизируется криминал, происходит стихийная революция — будут тысячи, десятки тысяч невинных жертв! Странник это понимает. С его точки зрения, то, что совершил Максим, — военное преступление. Да, Максим не знает всего. Но и знал бы, все равно заплатил бы эту цену, такой он человек. «Пока я жив, никому здесь не удастся построить новый Центр».
Сергей: И заметьте, этот поединок заканчивается ухмылкой-улыбкой Странника, в чем-то признающего право юнца действовать именно таким образом. А мы давайте признаем право Бондарчука увидеть и построить финальную сцену фильма так, как он это сделал.
— Если фильм ориентировался не только на читавших книгу, то мне кажется не очень убедительным визуальное решение начала этой сцены — да, Странник говорит по-немецки, но лишь малая часть аудитории может догадаться, что «дурак, сопляк» сказано именно на земном языке.
Сергей: Для того и понадобились часы. Саракшанские часы — с двумя циферблатами, с одной стрелкой. Земные — другие, привычные нам. Часы Странника в этой сцене служат паролем.
