Джек сказал тихо:
— Наверно, парням нравилась…
Глаша спросила:
— А любовь… Не мешала тогда?
Удивленно переглянулись старики.
— Хорошие чувства нигде не помеха.
— Мещанство нам не было свойственно.
— Любовь — чувство возвышающее, — седоусый, черноволосый друг Александра Андреевича строго оглядел студентов. — Мы любовь уважали. Любовь, дружбу, верность. А Родину ценили всего дороже.
Олег зашептал в ухо Алене:
— Я же говорю: чувства развивать у маленьких, а не вколачивать недоступные умишку понятия…
— Любовь к Родине тем горячее, чем больше дорогого у тебя в душе, — сказала стриженая старушка. — Только дорогое, ребятки, лежит глубоко.
— Мы по улицам в обнимку не ходили.
— Помнишь, Леля, как яблоко на одиннадцать частей делили?
— Ну!.. Васина мать принесла…
— Большое, красное, сладкое какое…
— А в валенках грелись по очереди…
— Ну! Будто вчера: сунешь ледышки свои, а там теплота…
— Васю хоронили в Сашиной рубахе…
— Я ватник на Тоню надела: «Поплачь, полегчает». А она: «Вася говорил: „Если каждый закричит о своем горе, жить нельзя будет на свете“.»
В отрывочных и будто бы незначительных фактах возникло живое дыхание времени.
Потом пели вместе: «Наш паровоз, вперед лети!» Читали Светлова:
И молодежь подхватит песню эту
И пронесет через года побед…
Теперь Алена уже не могла расстаться с Дуней — пусть трудно, пусть адова работа, пусть надо победить свой эгоизм, самолюбие, обидчивость, несдержанность, желание всем нравиться, пусть, пусть, пусть!.. «И если мне придется кого-нибудь огорчить своей смертью, сделай так, чтобы в эту минуту закрылся занавес», — от этих слов Дуни Алена просыпалась ночью.
…Арпад присел возле Агнии, хитрым глазом посматривая на спорящих о Блоке.
— Тише, оралы, — запищала Глаша. — Начали с лирики…
— К черту историческую ограниченность! — Валерий весело обнял Глашу. — Назад к лирике! К любовной лирике! Давай теперь Александр — ортодокс. «Гармошку», что ли?
Алена слушала критически: зачем так греметь первыми словами? Силы девать некуда? А голос Огнева стал мягче, глубже. Смотрел Саша поверх голов сидящих и не в ее сторону, но Алене показалось, что о ней, ей он говорит. Зинка и Женя быстренько глянули на нее.
Неверная, лукавая,
Коварная — пляши!
И будь навек отравою
Растраченной души!
Голос, как музыка, бился в сердце, притягивал. Алена ощущала, что не одна она понимает, кому слова: «Безумствуя, люблю…»
И рядом с чистым, горячим, тревожным чувством возникло победное женское торжество. Огнев нравился многим девчонкам, но он-то со всеми был одинаков.
