"Ах, когда б я прежде
знала,
Что любовь родит беды,
Веселясь бы не встречала
Полуночныя звезды,
Не лила б от всех украдкой
Золотого я кольца
Не могла б надежде сладкой
Видеть милого льстеца..."
...Пригорюнившись бы
стала
На дороге я большой
Возопила б возрыдала:
Добры люди, как мне быть,
Я неверного любила
Научите не любить..."
И чудилось флердоранжевым
девочкам и увядшим подругам, что за всех них - одним горлом распевается пересмешник,
всегда на соль-диез.
Он не помнил о вечно
спускающих чулках, нарезавших бедра, о растрескавшихся от жеманных ужимок белилах
на лице и плечах, о птичьей походке на французских шатких каблучках, о склеившихся
башенных прическах, о блохах и опрелостях от дорогого кружевного бельишка, от которого
наутро только красная боль, сыпь да стыдоба и ванны с чередой, пока не видит никто.
Но не забывал об ином,
что ему наугад известно было: выкидыши, бели, горчичные ванны невтерпеж, адюльтеры
с тисканьем под гнилыми от дождя покрышками дорожных карет. Излечивал тростниковым
голосом своим даже те ночи, которым и названия в человеческой речи нет, когда лежишь,
навзничь дура дурой, выпроставшись из нестиранной простыни, рядом супружник сопит
и смердит, а ты воешь в черноту, как сука, бесстыдно и бесслезно. Луну с небес залпом
сняли, третий час пополуночи, могильное время, завтра сорок пять исполнится, пальцы
побелели в замок на груди от бессилия и старости,
Расторопные люди зажигали
многорогие шандалы, вносили торжественную чашу-раковину наутилус с пуншем, открывали
господа первую фигуру павлиньего полонеза по анфиладам комнат. Здесь все одинаковы
- подростки и старики, выбеленные до фарфоровой глазури, с красными пятнами на скулах,
ни возраста, ни болезни, ни изъяна - одно любезное воровство. Плыли над головами
триумфальные плафоны - розовые мяса олимпийских богов в лазоревых небесах, морские
старики верхом на рыбохвостых конях, колесницы и голубиные стаи.
Черный карлик-гобби важно
скакал впереди полонеза, тряс аршинным горбом, стрелял красным языком, как змейка,
возил сухим смычком по расстроенной скрипице, пристроенной к зобатой шее, никогда
не оглядывался карлик назад, на блестящих пряничных танцоров.
Вот уж и подали к крыльцу
зимние заиндевелые повозки - разъезд гостей, успеть поцеловать в щеку и по домам,
спать без сновидений, помолясь рассеянно, вечернее молитвенное правило сократив
от плясовой усталости.
Являлся Кавалер всегда
с опозданием, не извиняясь, пугал и привлекал вышколенным до приторного приятствия
лицом. В полукреслах развалясь, болтал пригожий бездельник:
