Под веками ласково красный
снег рассыпался завесой. Месячная ночь.
Хорошо, Господи. Надёжно.
Все, как Ты хочешь, началось.
Глава 9
Иисус Христос у ворот
стоит, с хлебом, с солью, со скатертью, со скотинкою-животинкою, слава Дево, слава,
радуйся! Летит сокол с башенки, соколинка с высоких палат, сизые крыла сочетают,
птицей четвероглазой становятся, единой плотью вдвоем. Идет Смерть по нашей улице,
несет иглу острую, в зубах молочных кольцо обручальное, за пазухой блин горячий,
Христу кланяется,в окна пальцем грозит, соколов в подол берет, швы распарывает,
тело рвет на лоскуты, никого не милует - кому вынет, тому сбудется, кому сбудется,
тому не минуется.
Созрела пресненская осень,
пожарный урожай никем не знаемый собрали, холостая зима к Москве семихолмной посваталась,
Иван Великий с поклонным подарком пришел к Сухаревой башенке - все сломанное срослось,
все задолженное - выплакалось, все обещанное в тонком сне привиделось.
Жимолость, черемуха,
верба и персидская сирень закричали без цвета и листвы по садам, обнажились до костей
алые кустарники. Вороны взлетели над колокольнями и повисли в высоте снеговой крест
на крест с охриплым граем.
Тяжеловозные колеса в
расступице завертелись, жернова мельничные мололи медленно и перемалывали все, на
ноги поднимались новые чужие дети, хлыстовские полосы рассвета на востоке восставляли
из праха три города, а четвертому не бывать.
Приезжали к Анне чаевничать
случайные подружки, желчно хвалили мебельную обивку и наряды, зеркало туалетное
ливонской работы, да горностаевый палантин с хвостиками, женихов последний подарок.
Уж такие милостивые и
добросовестные советчицы, что и копеечку задолженную вернут и мушку полудохлую в
форточку с нравоучением отпустят, и мураша раздавленного оплачут, но взамен будут
знать, кто Божий, кто не Божий, кому в раю духовные канты петь, кому в аду черным
смрадом опозорят, кто в пустоте и бесславии трын-травой из собственных костей прорастет,
кого и Господь за трапезой отрыгнет, не помилует.
Повзрослела Анна, стала
неулыбчива, рассеянно каштановую косу против желтого оконного света заплетала, подруг
слушала вполуха, что они там мяукали, хрустели бисквитами, сдобные патрикеевны замоскворецкие,
отцветшие до срока сплетницы, сводни и грязнобайки.
Слишком рано поняла Анна
неладное. И не хотела слушать, а слышала.
Трепались о Кавалере,
все, кому не лень было губы разомкнуть.
Всколыхнулась зыбуха,
болотная, деревенская зырянская грязная дюжина - Москва-теснина, угрофинская Макошь.
Заковыляли весело мертвые переулки, собачьи площадки, разгуляи и сетуньские станы
хитровывихнутые, светелки шерстопрядные, сраные теремки, христорадные просвирные
пекаренки, кладовки затхлые да девичьи комнаты, что лет двести в полусне пыльном
простояли.
