Как во сне скверном,
простудном, поняла Анна: нет и не было никакой подружки, сама, дура, нагадала ее,
намечтала, наколдовала, как на пяльцах незримых вышила по своей прихоти фальшивым
золотцем да серебрушкой.
Есть мужчина. Кавалер,
он на погост идти не боится, и от Тех Самых и от мертвой мамы сбережет. И воскреснет
Бог и расточатся врази его.
Сковала нёбо полынная
тошнота, крепко сжала круглые колени Анна, поежила плечико, первая звезда над головой
остекленела, маленькой Богородицей босоногой.
Уже все ей старухи нашептали,
как оно бывает, но не могла понять Анна, как так можно... Церковные венцы над головой
шафера держат, рушником запястья вяжут, вкруг алтаря обводят. Внезапно свет пиршественный
гасят, и даже батюшка, перекрестив, оставляет одну.
А потом в темноте чужое,
мясное, твердое, идет в целое в тесное, в кровяное и надо будет кричать сквозь зубы,
в постельную изголовицу ногтями впиваться. Наутро простыни развернут - покажут родне
невестины пятна, а потом и на балкон вывесят белье, будто для просушки, пусть все
смотрят и головой кивают: Добро. Соблюдали целку до венца".
Будто угадал Кавалер
обычные мысли.
Так чуднО головой покачал,
обещал: "Быть нельзя, Анна"
Балуясь, встряхнул ивовую
ветвь над бедовой цыганской своей головой и осыпался снег бисером сонным из Самарканда-города.
Занавесь прихотливая, снежная, сыпучая разделила Анну и Кавалера.
Когда очнулась Анна Шереметьева
- никого на том конце круглого стола не было. Только цепочка следов щучьей чешуйкой
по холму вниз чернела, торопился мужчина исчезнуть, не попрощался.
В одиночку вернулась
Анна домой. Не на своих ногах добралась до детского запечного угла.
Посмотрела на Пятый Гвоздь.
Прикусила большой палец. Как же это может быть? Сволочи.
Раззявилась из паркетины
свежая дырка. Сосновой смолой и воском тянуло из пустоты.
Сурово кликнула Аннушка
девку,
- Здесь был гвоздь, отвечай,
куда дели!
Забожилась девка с перепугу:
- Не браните, барышня!
Давно выдернули клещами, очень гвоздок подметать мешал, ей-Богу!
- Пошла вон, - устало
простила Анна. Одна у печки присела на корточках.
Неможется. Господи, когда
ж это кончится, все опостылело, ломит голову, что со мной?
Сунулась под четыре крахмальные
голландские юбки. Провела меж стыдными губами пальцем, будто себя зарезала посередине,
и молча увидела, как по ладони впервые алый кровяной мазок взрослыми сгустками расплылся.
Прижалась звенящим виском к краю печки и спать захотела.
