"На окошечке пиздушечка
пивушечко варИт,
Под окошечком хуюшечко
на цыпочках стоит..."
Вскочил Журба, лавку
повалил, обомлел, как облитый. Зенки выпятил, крест под рубахой ловил, забыл, что
пропил позавчера.
Обещал шепотом:
- Убью!
Но тут - наступил на
него Кавалер. Шаг за шагом, в черный угол загнал Журбу, точно ножиком - одним взглядом
плясовым - в душу шилом.
- Вот тебе помои - умойся.
Отступил Журба, крест
накрест обмахнулся. Поднялись вороны над прудами, заметались спросонок, без крика.
- Вот тебе рогожа - утрись.
Скорчился Журба, закрыл
полой безносье свое от чистоты хищной. Надрезанный хлеб на столе ближнем в одночасье
зачерствел, будто неделю лежал, вино скисло, четвертка яблока почернела на блюдечке
и сморщилась.
- Вот тебе лопата - помолись.
Наяву увидел Журба-костолом,
что все, что у него в нутре горело сухоткою, все постыдство и беззаконие кромешное
- перед ним снаружи встало в мальчике порченом. Заглянул Журба, в очи богородичные,
гадючьи, ущербные. И отпала ягодка от сахарного деревца, отломилась веточка от кудрявой
яблони. То не молодца губит пагуба. Это я с тобой разговариваю.
- Вот тебе веревка -
удавись.
Сказал Кавалер и глянул
снизу вверх на гнилого вора, калужанина, будто оловом топленым залил от стоп до
маковки.
- Веселы мои песни, Журба?
- Веселы.
- Любо со мной век коротать?
- Любо.
- Ныне же будешь со мною.
- по-евангельски обещал Кавалер разбойнику злому и за дальний стол усадил Наумко
Журбу, под образа, как почетного человека.
Кавалер потчевал добычу
польским изюмным пряничком. Кусал Журба, хоть сыт был. Кавалер зелья хмельного саморучно
плеснул. Хлебал Журба, хоть пьян был. Помнил Кавалер - если лесного зверя хлебом
соленым приманю, да с ножа покормлю - мой навеки будет. Помнил Журба-если хлеба
соленого с ножа губами возьму - твой навеки буду.
До раннего утра - очи
в очи посиживали Кавалер с Журбой, на дощатом столе руки через платок сочетали,
меж ними - сулеи да кружки расставлены, кости свинцом залитые в россыпь да карты
крапленые вверх рубашкой, плошка сальная чадила.
Искусно плел беседу ласковую
Кавалер. Названый братец сквозь дым да чарочный звон чудился, червонным злосчастием
очаровывал:
...Неразлучные мы теперь
с тобою, вор-чужебес, Наумко Журба. Не бьют, не мучают нагих-босых, из раю не выгонят
хромых-уродливых, вон и Сам-Христос оправдал разбойника, Богородица по мукам хаживала
по колено в полыме. Кто твои, Журба, жалобы, хоть раз выслушал? Кто тебе Журба хоть
раз приветное слово молвил? Кто твои язвы да смрад, Журба, утолил и вытерпел? Оба-два
мы с тобою пропащие, вор да князь, один за другого Христу взмолимся - люди ославят,
а Он не оставит.
