Уголь, кизяк, луговые
травы, канифоль, сосновые шишки стали жечь на медных листах. Всяк бросал в раскаленное
новое снадобье. Искали спасения. Москва волочилась в поганом дыму, давилась сажей,
голосила таганским горлом, и вдруг успокоилась, съежилась, точно круглый уголечек-таблетка
в кадильнице Иверской часовни - весь жар внутри. До полуночи в Иверской на вечном
стоянии стояла черница, мучила сухими пальцами мужские афонские четки. Девочка в
косынке черной в белый горох - концы назад завязаны в узел, смотрела ей в затылок,
молчала. Через два вечера черница вышла прочь, побрела, сгинула, рыжая, тощая, в
зеленом платье с желтыми ячменными колосками по подолу.
Кончилось вечное стояние.
Ничего не стало.
Под черненым окладом
мечем по щеке сеченной Богородицы треснуло от пустого жара синее грузинское стекло
заглавной лампады. Близ иконы гроздями висели перстеньки и непарные серьги, коралловые
веточки, янтари прусские в оправе, приношения во здравие. Кто хотел - подходил и
брал, как малину дерут, сыпал в потайные карманы, относил барыгам. Барыги продавали
втридорога краденое в золотых рядах. Снимали с мертвых одежду, не гнушались затрапезием.
Стирали в хвойном отваре, чтобы отбить запах. Село Пушкино вымерло подчистую от
купленного на московском торжке кокошника. Город Козелец погибал от кафтана, в котором
вернулся к женке беглый мастеровой. Люди бежали сотнями.
Зашевелились на трактах
муравьиные дороги.
Удрал в Марфино главнокомандующий
граф Салтыков, обер-полицмейстер Юшков тоже бросил пост и бежал в мещанском платье
в деревню, бежали и другие градоначальники - с семьями, прислугой и родственниками,
бежали купцы, дьяки, полицейские, солдаты, писаря, холуи, господа. Кто верхом, кто
в карете, кто в сенных телегах. Пешие беженцы тащили на загорбках мешки с пожитками
и малолетних детей. Мальчики на летних волочках-саночках играли в палочки. Трупы,
скорчившись, ночевали на обочинах. По Владимирской дороге в осинничках ходили бабы-ягодницы
с лукошками и прутиками, ворошили одежду на телах, срезали пуговицы, искали бусы
и перстни, денежку найдут - и тут же на зубок.
Столица спохватилась,
отсекла Москву бесноватым ломтем от Петербурга насмерть. Протянули Брюсову цепь
по Твери, Вышнему Волочку и Бронницам - встали войсковые команды с факелами.
Приезжих пропускали с
мытарствами, письма переписывали, бочками лили в колеи уксус, окуривали экипажи
и одежду полынью и можжевельником. Оттуда не выпускали никого.
