- На Москве вода сладкая,
чистая. Даром. Пей, пока дают, бабинька...
Старуха молчала навзничь.
Черная в горох косынка со лба сползла на брови. Отворились золотые глаза. По воровским
низам, на горбатых берегах Сетуни и Неглинной, как весной, опушилась верба, не к
добру августовский вход Господень в Иерусалим.
На рынках говорили, что
чумная хворь вернулась из Турции вместе с русским войском. Мор распространился в
Брянске, потом открытым пламенем выплеснулся на Москву. На окраинах руками убивали
молдаван и жидов. В страхе и умилении целовали иконы. Муж жену целовал. Жена целовала
дитя в темя. Дитя целовало сестер и братьев. Сестры целовали женихов в ушко. Женихи
- сестер в груди. Торговцы целовались при сделке. Богомолки целовали поповские персты.
Пьяницы целовали друг друга в десна. Рабы целовали барские руки. Троекратно целовались
на перекрестках соседи и крестовые сродники. Голубь целовал голубку на чердаке.
Долгим целованием по цепи людской и звериной полнилась Москва - уста в уста. Между
покупщиками и продавцами раскладывали кольцевые костры, сделали надолбы с углублениями,
залитыми бальзамическим уксусом и спиртом, в них опускали расплатные денежки. Поставили
на перекрестках чадящие угольные жаровни, в которые валили совками навоз, свиной
жир, обувные отопки, кости, перья, конский волос, козьи и коровьи рога. Стоило кому
посреди улицы кашлянуть или зашататься - кричали "сумнительный"! и волоком
тащили в чумные лазареты по монастырям, что в Симонов, что в Данилов, что в иные
особые карантинные дома -где даже деревянные перекрестья в стенах исходили на крик.
На первый Спас заколотили протравленными досками лавки, бани, французские магазины
на Кузнецком, трактиры, мануфактуры, театры и постоянные балаганы.
У врача Афанасия Шафонского
руки покрылись ожогами - день и ночь, кашляя в невыносимом смраде, искал он в аптекарском
покое верный состав окуривательного порошка, чтобы пресечь свирепство язвы. Примерял
одежду, снятую с умерших, подержав ее на дыму. Узнал, что к переболевшему человеку
зараза больше не липнет, но переболевших было мало. Они помогали лекарям, без страха
посещали умирающих. Подначальный Шафонскому медик Данила Самойлович входил в чумные
бараки, наряженный в алый камзол в напудренный бальный парик. В треуголке с золотым
галуном и при шпаге, тем показывая свое презрение к болезни. На красивого доктора
смотрела чума через дырочку в сучочке притолоки. Следом за алым камзолом тянулись
вниз вороньей цепью черные лекаря, замотанные в рядно по самые глаза, держали впереди
себя смрадные черепки с густым дымом и смоляные факелы среди бела дня. Выносили
закутанных, валили внахлест на черных дворах, закапывали на Воронцовом Поле - ставили
в братском изголове осиновый крест. Дурочка украшала оплечья креста бубенчиками.
Грамотный татарин начеканил на медной табличке надпись: Здесь лежит тысяща".
Так хоронили по-людски. Всякий боялся выдать заболевших в своем доме, не вывешивали
по предписанию на окошки приметные пестрые тряпки, не метили дворовые ворота пепельными
крестами, мертвецов валили в колодцы, хоронили в огородах, спускали в подвалы и
в Москву-реку или просто, не крестясь, выносили ночью на улицу. Так не по-людски.
