Увел Кавалер Наташу в
закут. Все в хохот - Кострома-то вон какая вымахала - его на голову выше, а уж широка
- одной ляжкой придавит, второй прихлопнет. Наутро вернул, ручку мамке чмокнул
- ушел чистый, звонкий, как сейчас из крещенской иордани вынули. И не стало Наташи.
Молчала Кострома у огня. Сохла. Подносила ей мамка воды с медом, хотела насильно
поить. Кострома кружку разбила. "Бога ради, уйди, старая дура". Стали
с ней девок класть, чтобы стерегли - пруды Преснецкие близко, вдруг утопится. Допытывались,
что ж такого Кавалер с ней сотворил. Рассказала Кострома.
Ничего.
Привел в закут. Свет
не гасил. Наладилась поцеловать - взглянул хлыстом - берегись, ожгу. Сама отшатнулась,
к стене припала Кострома. Сказал догола раздеться и косу распустить. Сел напротив,
кафтан скинул, рубаху с плеча сбросил, а плечо то плечо, девки, чистые царские сливочки.
Встала меж ними пустая
комната. Уставил мальчик на Кострому бессмертные глаза без просвета. Кострома сперва
смеялась над ним, а через час вертелась, будто горячим песком посыпали, тяжкие ноги
стискивала, сосцы прятала, а синие глаза, точно черви, глодали ее, голую, без милости.
И если б с мужским блудным похотением - то полбеды, но нет, спокоен он был, как
зимняя вода в запертом колодце. Приказывал лечь на спину, руки за голову бросить,
и смотрел, смотрел, смотрел, впивался пристально с улыбкой, как Господь последним
судом судит. А глаза у Кавалера синие с золотым окладом, с ящеричьей татарщинкой
по ободкам, ресницами яростными осененные, как у серафима, не такие ли глаза Козельск
с визгом резали, не с такими ли глазами грузинская Богородица никогда не спит в
Иверской часовне и за нас просит. Если Кострома жмурилась, выходило хуже: по всей
ощупи кожи его глаза ласково ползали и в нутро ей будто его глаза зашили - шебаршат
крысы. Всю черную грязь познала девка, кричать хотела, потому что она, волочайка,
сучка, гноиха перед глазами его - ничто, никто и звать никак. К рассвету изнасиловал
ее всю досуха своей красотою, и оставил, как есть, не прикасаясь. Не утопилась,
осталась жить Кострома, ела, спала, в окно смотрела, ложилась с каждым, как прежде.
Но услышит как по мосту ночью счастливые каблучки стучат - и на чердак бросалась,
там темно, кулаки себе грызла в кровь. Только и счастья, что темно, что нет его
здесь. На казнь бы пошла, но чтобы снова выбрал ее и посмотрел на свет, как еще
никогда и никто.
Так и повелось. В месяц
раз или два являлся Кавалер по ночам, уводил новую девку за ситчик. Ни к одной пальцем
не прикоснулся, и к себе не подпускал. Мамка за голову хваталась - повадилось лихо,
все стадо перепортит, но словами высказать не умела. Всякий раз надеялось честное
кабачество, что в последний раз приходил. Иной раз девку отпускал раньше, со всеми
садился, чужими опивками не брезговал, просто возьмет из рук у кого хочет штоф и
долго пьет напротив.
