Когда впервые пришел
каблучками отрочек по распутице на Черную Грязь, выпучились на него все воры да
юроды небожии, все шишиги и полуночницы. Агнец в волчарню по доброй воле просится,
безоружен, нежен, будто барышня переодетая, по статям невысок, дворянская косточка
в чистом мяске сама на ножик хочет. Сел у всех на виду, спросил девочку, спросил
водки. Заржали в ответ, застучали шкаликами по липким столешницам. Встал один, припадочный
икотник, подошел к незваному гостю, развернул за лицо мясницкой пятерней, притянул
к себе, денежки в кармашке пощупал, нож из-под полы показал:
- А вот я те личико попорчу.
- Порти. - с удовольствием
ответил Кавалер, потянулся весь ученой кошечкой, лицо запрокинул, горло без кадыка
подставил, как царевич в Угличе. Всем телом предложил: режь, не то поцелую.
А на шее черный крест
кипарисовый, ерусалимом пахнет, и бусы рябиновые - как четки по гайтану красной
горечью нанизаны. Улыбнулся сладко, будто кишеневскую виноградину раздавил в пальцах.
Брызнула улыбка вору в лицо.
Поглядел икотник. Понял.
Нож убрал. Сплюнул. Отошел.
Больше никто к Кавалеру
не совался. По кромешным дорожкам плутал он светлыми ножками. На все тяжкие нарывался,
к бессонным столам подсаживался - а вокруг него пустота сухим пузырем вставала,
будто в круге зааминенном-закрещенном ходил. Нельзя такое трогать ни лезвием, ни
губами, ни молитвой. Воры, бляди и черви такое лунное мясо не едят. Они, как звери,
не разумеют, а всей кожей чуют - нельзя такое, нельзя, не то привяжется неудача
навечно, носовой хрящ провалит внутрь, иссушит душу, как рыбий хребет, в могильный
дерн заживо сведет, а потом и там достанет, пустит костяк на перекрестках плясать.
Уж сколько раз девки измаянные просили полюбовников - сил нет, зарежь ты его втихомолку,
положи в овраг под листы, никто не сыщет. Трезвели, отталкивали девок суеверные
разбойники: ищи дурака. Сама режь. Я жить хочу".
До утра просидела кабацкая
мамка у низкого окошка. Квашня квашней. Щека подвязана. Смежила набрякшие глаза.
Всяких девок повидала мамка - битых, рваных, сеченых, кусаных, на свече паленых.
А таких, как после Кавалера, не видела никогда. В первый раз прикинула на глазок:
личико гладкое, лет осьмнадцать, янтарик нецелованный. Так ему дадим, голосом взвоет
недопесок, к рассвету пластом ляжет, квасом поить будем, ледяным кипятком отливать
от истомы. Нарочно подсудобила Наташу Кострому, которая и так и сяк обучена была
всем подмахивать без устали, а подъязычье горячо с перечной щипотой, рыжая коса
до крестца поленом висела.
