Четыре пруда один за
другим, еще до царя Петра, Кота Галанского, по патриаршему приказу рытые, с плотинами
и мучной мельницей, растянулись меж Ваганьковским погостом и Тремя Горами. Весной
в побережных рощах злыдни-соловьи над грязями так пели и били росщелком на чет-нечет,
что щемило сердце, тянуло к бегству без спасения. Осенью подступали под горло прудов
черные железистые воды безымянных подземных рек. Стояли в затонах у плотин голые
рыбы - карпы, плотвы, караси, шевелили алыми перьями. Молчали рыбы в последней тоске.
По берегам Пресненские пруды обовшивели шалманами, из тех мертвых кабаков, что за
Преснецкую заставу навсегда отрыгнула Москва. На жировых грязях кишели избушки,
как опарыши. Стены вкривь и вкось, окна бельмасты, образа засалены. Несло бардой
прокислой на версту. Горел ежиный жир на угольях в летних цыганских жаровнях. Днем
паскуды прятались и отсыпались, о полночь слепые лампы чадили салом на крылечках,
скрипицы визжали без ладу, девки задирали нелатаные подолы, а ребята-ворованы уважали
ножики на бездорожье. Наперекор Пресне точил топкие бережки ручей Черная Грязь.
Над ржавым плесом мостик-горбышек, липовые бревнышки, шаткие перильца перекинул.
Ночь, звездами прыщавая Час третий. Посеклись сады, как волосы. Полнолуние в вихрастых
облаках текло на убыль. Ржавая летучая кайма проела осеннее сияние. Луна - мертвая
княжна. На серебряном блюдце ее - черные смертные пятна проступили: Каин Авеля на
вилы поднял. Винный привкус последнего листопада. Пусто на горбатом мостике, хоть
в пляс со свистом. Из пустоты, из пятнистой сутеми соткался кабацкий гость.
Осторожные сапожки-стерлядки
по колено в тугой обхват змеиным выползом. Каблучки по-женски точеные, острым-острые,
с подковками полумесяцами: чтоб издали неширокий шаг чудился. Кафтан голубиный по-мещански
скроен, да не по-нашему сшит, талья в рюмочку. В левой ручке качался фонарик с прорезями
- туда-сюда, туда-сюда на стальной вензельной цепке. Шелковые цыганские кудри в
чернь расточились по плечам нарочными ручейками - не насалены, не напудрены, по
ночному обычаю, как у честной девушки. Беспечная треуголочка набекрень на нежное
ушко натравлена была. Скользнул, балуясь, по перильцам розовыми узкими пальцами,
так близко. Прислонил воровской фонарь к виску. Высветил спелые скулы. Рот с родимой
отметиной-лукавинкой аккурат слева над губой. Высокое запястье с косточкой, без
привычного кружева в тяжком обшлаге кафтана с желтенькой тесьмой по кайме. Все фонарик
замечал. За бревенчатым мостиком огарком притулился последний на Пресне кабак, три
ступеньки-булочки. Каблучками чеканил копеечки мальчик, точно козочка на цыпочках.
Встрепенулась девка-сторожиха на скамье. В кабак с порога кинулась, без памяти:
