Хлев пустой стоял. Волки-то
думали, что порежут стадо во многом множестве и тесноте, нажрутся, а остальных свалят
в угол поленицей и по их телам выберутся наверх, им, пострелам, не впервой.
Угодила в западню фроловская
дюжина.
Сквозь дыру в крыше снег
валил... Не достать.
Пробовали волки грызть
стены - пасти раскровянили, стены из сырого кирпича, в дверь телами бились - а дверь
то дубовая, железом окована. Землю лапами рыли, но земля до сердца промерзла.
А со двора шаги послышали
и бабий голос заглумился:
- Гость у нас, сыночки.
Да не один, а с побратимами. Надо бы их угостить досыта.
Как заговорила баба:
сухая истома волков наземь осадила, не шелохнуться, пасть не открыть, словно зельем
опоили. Сели у стен, словно снулые, и хвосты поджали - нечистая сила их пригвоздила
к земле.
Отворилась дверь и вошла
Гришкина теща с фонарем и ременной вожжой в руках. За ее спиной с ножами и секачами
стояли три ее сына, бойцы да пропойцы - Гришины шурья, уж и рукава закатали и на
грудь водки приняли.
Пересчитала теща волчью
дюжинку по головам, ухмыльнулась, черной бровью повела:
- Хорошие гости. Нарядные.
Погладила Гришу по башке
меж ушами, накинула ему вожжу шею и повела вон из хлева, а сыновьям наказала:
- А вы гостей уважьте,
тулупы с них скиньте, чай жарко им в них.
В избе велела Гришке
сесть на задние лапы, в передние стакан втиснула, и, помогая, - влила в сухую пасть
мадеру.
Грянулся Григорий к ее
ногам, протянулся плашмя в человечьем обличьи, хотел завыть - да матернулся.
Слаб был от наваждения,
будто кисель. В голове - колокольня, да и только.
Тут услыхал Григорий,
как в хлеву страшно кричит волчья дюжина. Принимают лютую смерть от бойцов да пропойц.
Уже не разумел он волчьих речей, только визг, да стоны, да скулеж. Глумились шурья
над околдованными волками, на них шкуры пластали ножами, тянули долой, заживо, заживо
свежевали одного за другим.
Пополз Григорий вон из
избы на одних руках - ноги то отнялись. Стал в дверь биться скулой. А теща на лавку
присела, ключиками напоказ повертела и захохотала.
- Говорила я тебе, не
тронь мою дочь. Ей от меня воля с барами блядовать, с того мы все достаток и покой
имеем, а ты, сирота, коровий сын, нам только для закону перед людьми нужен. Смотри,
еще раз от нее жалобу услышу - навек волком пущу, Гриша.
Утром вывели шурья Григория
на двор. На снегу в рядок все двенадцать лежали, ощерив клыки. Были волки серые
боки, стали волки красные мяса с белыми глазами.
