Шкуры на плетне развесили,
пушными хвостами вниз, кровавой мездрой наружу. Над каждым - своя. Шевелились шкуры,
будто волчьи живые души жаловались на каляном февральском ветру.
Гриша обернулся к теще,
женке и шурьям.
Ничего не сказал.
Ушел со двора по снежной
целине на волю от Бога, от жены и от дома и от барина и сам от себя.
С той зимы стал в одиночку
разбойничать.
Да и где товарищей искать?
Все мои товарищи на снегу в рядок лежат. Души их на ветру полощутся.
- Предал я, Маруся, фроловскую
дюжину.
Рассказал Китоврас девчонке
истинную правду, вынес ее вечером во двор под пустые звезды, под наносные облака.
Маруся держала его за тяжкую шею, слушала мужицкие жилы, поджимала ножки.
Смотрела, как ноябрь
на Пресню наступал по бурым склонам, расстилались московские туманы на семь сторон.
С холма все видно насквозь
- как живые огни по всей Пресне рассыпаны там-сям, как сухостой под осенним ветром
стоит и стонет, как Ваганьковский погост в листопадах спит и болота кругом и армянская
церква в круглой шапке застыла. А на отшибе, к болотам сползало кладбище для некрещеных,
самоубийц и безымянных, куда Господь не смотрит. Только Григорий Китоврас навещал
на Родительские, клал на бескрестные холмики грушки-дички и постный сахар.
В тот вечер далеко видели
Гриша с Марусей.
Распластались для них
Вырьи небеса, куда птицы по осени стремятся, кричат высокими голосами, всей Москве
невидимо, а им двоим видимо.
Выплывала из болота близ
Ваганькова белая кобыла, обегала могилки на кладбище, слушала, наклонив голову к
земле, била копытом и по-бабьи кликала над покойниками.
И огоньки от холмиков
родились и перебегали на церковный двор. Светло в ноябре, каждую могилку видно,
и болотное дно видно, и Бога в небе видно. Господь в ноябре засыпает, руку под голову
подстелив. Не помнит нас от усталости.
Видели в ноябре сумрачном
стоя, Гриша Китоврас и Маруся Крещеная - вереницу покойников - родителей. Спускались
они с зажженными свечами в руках по склону холма с Ваганькова погоста в свои дома
на вечерю.
Шли по рощам они один
за другим, свечи ладошками закрывали от ветра.
А головы склонили: бабы
простоволосы, мужики по бабьи платочками повязаны, на церковный лад.
Шли покойнички и по Предтеченскому
переулку и по Нововаганьковскому и по Глубокому, и по Средней Пресне, и Большой
и по Нижней.
Гриша их помнил - и того
возил в свое время, и сего складывал. Они его помнили тоже.
