Стали волки из соседних
лесов называть Гришкину стаю - фроловской дюжиной. Уважали.
Раз встал под Крещение
лютый мороз и метели, скот заперли, зверье попряталось, одурели волки с голодухи,
выбрались на тракт. В полночь приметили - катят под гору щегольские саночки - игрушки,
розами расписаны, полость медвежья, не наших лесов медведь - белый.
Поджарый иноходец сквозь
пургу соколиным летом летел, рысь машистая, татарская, сам белей пурги. В саночках
один возница, весело ему, смеялся на лету, а что не смеяться, сыт, пьян, шубка лисья,
шапочка с песца.
У, съем!
А конь-то, конь... Белое
золотко.
Екнуло сердце Гришки-волка,
залюбовался не по волчьи, по-человечьи, за такого коня душу прозакладать не жаль,
ежели бы сгодилась кому душа моя грешная.
Опомнился, кивнул своим
- налетай.
Молча расстелились фроловские
волки по снегу с двух сторон, первые наискосок, другие сзади насели. Взвизгнул иноходец,
засбоил в скок, прянул, будто нож метнули.
Ездок уж не смеялся,
кнут выронил, в вожжи впился, губу до крови прокусил - мамку помянул тоненько.
Гришка, на бегу кровь
его учуял - улыбнулся по-волчьи.
Махнул и всей тушей ездока с саней в снег сбил
- так и покатились оба, волк с человеком в снежный искристый преисподний ад.
Тут узнал Гришка барчука,
с которым его женка нечестна была.
Кровь в глаза бросилась,
черная шерсть на хребту встала.
Навалился ему лапами
на грудь, содрогнулся утробным рыком, желтая пена с клыков на белое горло соперника
полилась. Нежное горло, близко, переглатывает. Жилка тикает. Вином и девками пахнет.
Рви, Григорий.
Вдруг под бирючьей шкурой
так больно стало, будто на кол напоролся с разбегу или уголь проглотил.
То смертно добела заболел
скрытый в волчьем теле соловецкий крестильный крест.
Не тронь, Григорий.
Грех.
И отступился волк, попятился,
завыл в голое небо, снега схватил полную пасть и посигал за своими вдогон. Дворянский
сын в снегу по пояс на коленях качался, голову охватив. Говорят, вскоре из тех мест
навсегда уехал.
Встретил своих волков
Гриша - а те роптали, что упустили коня, самые отпетые драться полезли. Тошно стало
Гришке, крест болел у него внутри.
Обернулся он на дальние
огни, узнал село, в котором его теща, черная сука, жила.
Повел волков задами к
тещину двору. Знал, что теща его особых овец содержала - ни у кого такой отары не
было - брехали, что руно тех овец в огне не горит.
Поднялись они на крышу
зимнего хлева, разломали сверху дыру и в овчарню влезли.
