- Где твоя жена?
Китоврас кувшин с молоком
уронил, в куски, полилось молоко по половицам.
Сел и рассказал Марусе
все, как есть.
Жил Григорий Фролов под
Клином, сиротой был сызмала, все наследство - отцовский соловецкий крест. Миром
его вырастили, к работам приставили смолоду. Вырос, силу нагулял, в семнадцать лет
мужиком сделался - всем на зависть. У сироты возраст год за три идет.
Хоть коня усмирить, хоть
дом поставить, хоть лес валить, на все горазд. Взял по великой любви девку в жены.
А все село насмех. Сечкой
соломенной в первую же ночь все крыльцо засыпали, в ставни ухватами колотили. До
свадьбы девка не цела была. И после к барчуку ужинать повадилась. Наутро косы расплетет
и домой волочется, поет бедовые песни, вся расхристанна, на шее - целованные следы.
Стал Григорий попивать,
женку поколачивать - зачем нечестная она, зачем пьяна и простоволоса по селу свой
позор носит. А она в ответ смеялась:
- Ты, Гриша, сирота,
ты, Гриша, смерд, ты, Гриша, пьяница, тебе ли барскими объедками брезговать? - яблочко
надкусанное из рукава доставала, подавала с издевкой, мол, сама она - обглодок с
барского стола.
А вечером опять в кобедничный
сарафан рядилась - и пошла блудить.
Раз Гриша прибил ее под
пьяную руку чуть не до смерти, в чем была по морозу, сбежала в соседнее село к матери
своей.
Проспался, простил, пошел
с похмельной головой забирать жену у тещи.
Теща во дворе на снегу
тряпье чистила черной метлой, чудное тряпье - гороховый кафтан с тремя рукавами,
на женскую сторону застегнутый, да Гриша от огорчения чертову одежку не заметил.
Теща зятя обласкала,
будто не знала ничего, в доме усадила, стала потчевать обедом - да голова трещала
с перепою, кусок в горло не лез. Спросил Григорий, нет ли опохмела...
Обрадовалась черная баба,
прибаутки загибать стала, наборными серьгами звенеть, что ни серьга - то с медными
шелестами утиная лапа:
- Как же нету, когда
- на тебе. Как люди говорят: не для зятя, собаки, а для кровного дитяти. Пей, Гриша,
да, только смотри не обожгись!
Достала из-за печки стакан
мадеры - зажиточна была, много барского добра дочка нагуляла. Подала с поклоном.
А Гришка-дурак, креста
не положил, не благословился, махнул стакан досуха.
Хотел порожний поставить
на стол, да уронил и в дребезги. Что за диво, будто пальцы срослись. Глянул на руки
- мать честная - волчьи лапы косматые с когтями.
Не человек он больше
был, а матерый волк с головы до пят стал.
