На Дереве плоды играли
молодильные, на нем ангелы трубили в золоты трубы, на развилках - двенадцать добрых
друзей сидели, двунадесять светлых праздников, на вершине Сам-Христос всего Творец
и мертвых Животворец, длани возносил - а обе ладони то у Спасителя были правые,
потому что не правого у Христа нет.
Дьячок остался доволен,
хотел заплатить, но Гриша от денег отказался, но приступил с просьбой: у дьяка на
дворе сука-первородка ощенилась, нельзя ли одного щенка взять. Дьяк позволил. Китоврас
обстоятельно выбирал кобелика, будто не кабысдохи пресненские, а меделянские собаки.
Все на морды смотрел, искал ему одному ведомые приметы. Спрашивал, точно ли сука
первый раз принесла. Нашел нужного. Двуглазый кобелек был - над живыми глазами два
желтых пятнышка. Китоврас очень благодарил и поселил пса на своем дворе. Стал растить.
Дьяк сокрушался: всем
хорош Гриша, до помешался на чумной службе. Втемяшился ему первыш двуглазый, будто
лучших нет.
Месяц спустя новый слух
прошел.
Как-то раз Гриша притащил
в мешке с убойного двора кобылью голову с кровавым отрубом шеи. Кобыла была гнедая,
глаза с ресницами синие, в слезу, будто вареные, во лбу проточная звезда.
Голову сварил до кости
в дворовом котле.
Мясную выварку вылил
собаке, череп зарыл под порогом.
Маруся сидела в сенях,
босиком, с жалостью смотрела, как он роет яму, как вешает над дворовыми воротами
лезвие косы, как приколачивает к дверям подкову, как втыкает в щелки ветки можжевельника.
Утром выпал снег.
С того кобыльего дня
Маруся не переступала порога дома. Если просилась в огород погулять, Гриша Китоврас
брал ее на руки и переносил через порог. Сам в огороде возится или с берестяными
заготовками, а девчонка под присмотром пирожки из грязи стряпает, а рядом куры сор
гребут. Или сядет с подросшим Первышом, песенки ему поет, все не московские, все
без слов лисьи песенки.
Летом надерет одуванчиков,
их в китоврасовом дворе уйма, сплетет венок, повесит псу на ухо и смеется, и Первыш
смеется по-своему, цепью гремит. Когда солнце за Три Горы пряталось, Гриша девочку
обратно через порог переносил.
Ужинали.
Если Гриша со двора уходил,
Маруся скучала. Заканчивала хлопоты, мотала цветные нитки с клубка на клубок, светлую
коску чесала, заплетет-расплетет.
Раз прошел мимо торговец
с коробом бабьей радости: сахарными рожками, султанскими стручками, клюковкой сахаристой,
ореховым "яролашем".
Маруся, на лавку встала,
жалобно окликнула его в науличное окошко:
