Огонек мигнул.
Поспешил Китоврас прямо
через пустырь, раздвигая кусты, потерял шапку.
На пасленовом косогоре
стояла хатка, стены черные, крыша лубяная, из трубы грушевое дерево растет, облетело
уже все, грушки черные на черенках сморщились, будто колокольчики или кулачки, а
окошко озарено медовым светом изнутри.
Еще утром место пусто
было.
Гриша перекрестился,
заглянул в оконце, рот кулаком прикрыл.
Увидел.
Земляной пол. На полу
медный таз стоял до краев налитый червонный водой. В тазу яичные скорлупки плавали
счетом дюжина. И в каждой скорлупке - тонкий огарок церковной свечки из чистого
воска. Пламеньки в воде дрожали змейками. Колыхались, сталкиваясь, гадальные кораблики.
Теплый дух над тазом марил волнообразно.
Над тазом на корточках
сидела голая малолетка лет десяти на вид. Грудки совсем еще козьи, кукишки, завязи.
Девочка острым коленом подперла скулу за тайными огнями неотрывно.
Ни клочка на теле. Сама
белая и чистая, как яичко. Голова повязана черной косынкой в белый горох - концы
назад.
Подняла голову и глазами
Грише так сделала - зайди.
Зашел. Присел рядом,
нагнулся, и ни слова не говоря, сблизили головы и стали вместе смотреть на яичные
кораблики. А в тазу - проплывали чудеса, как облака в колодце, дна не видно - во
множестве дрожат огоньки. Стайки рыбок вспыхивали серебром и в глубь уходили, вильнув.
Приглядишься: под червонными плесами подводные города видны. Кровли, стены зубчатые,
короны стрелецких башен, крепостицы, храмы, ряды, терема, каланчи.
Месяц светит под водой.
Звездная россыпь над монастырскими горами бисером блестит. В крымских степях нерожденные
кони пасутся по колено в усатых колосках. По неведомым дорогам барские кареты торопятся
в пропасть. Осенние гуси над полуночными великими водами тянут тоскливые клинья,
а по тем водам плоты с огненными бочками на шестах тихо плывут. На каждом плоту
- виселица с висельником, отражаются в воде белые рукава.
Сгинули плоты. Улетели
гуси. Воды великие вышли из берегов и погасли.
В черноельнике тихий
скит вырыт под тремя осиновыми крестами. А в том скиту сама мати огненная пустыня
насказанным цветом сияет. Тетерева под елками пляшут. Старец идет по озеру босиком,
несет в руке стеклянный колокол, а у того колокола язык человеческий мясной, вместо
колокольного висит. И все это в малом тазу Бог весть как помещалось, чудилось и
пропадало.
Одна за другой свечи
в скорлупках гасли - завивались волосяной тонкости дымки. Съедала мужика и девочку
темнота по лоскуту.
