Иной раз во дворах и
живых встречали: одна помешанная все похаживала, собирала в подол щепочки, пруты
от метелок, пух-перо, своему сыну на постельку. Были и старики доживавшие рядом
со своими семьями. Дети-найденыши, которые от мертвых мамок под крыльцом прятались,
жили чем Бог пошлет, как кошки. Страшно, чего она в углу сидит черная и кашу не
варит и нам не дает, как ни тормошим. Она днем сидит, а по ночам по избе ходит,
ключиками звенит, от нас сахар заперла.
Таких мортусы, не обижая,
провожали в приюты.
Работы завершили в канун
Казанской Богородицы. На Казанскую всегда дождик идет так положено, печальный бабий
праздник.
Поздняя осень смотрит
с чердаков еловыми глазами.
Сумерки смыкались над
Москвой ладонями. Не успеешь отобедать, а уже темно, собаки подают голоса, огни
над водами дрожат. Матушка Казанская по огневым следам вела зиму за руку.
Гриша с кухарем при бараках
договорился, выставил артели Ваганьковцев на ужин темного пива и солянки на сковородах
с самого жару. Ели тесно, весело.
Сам от потчевания отказался,
так, пригубил для уважения, отошел от стола. Шатался по двору смурной, то упряжь
на распялках потрогает, то присядет, послушает, как под навесом кони чистое зерно
хрупают.
Сон ходил по лавкам в
красненькой рубашке, Дрема ходила по трубе, она в белой кисее.
Тоскливо моросило, как
сквозь пальцы. Осенние светы через голые развилки сочились.
Все томило в дымные дни,
будто дела не окончил, будто рубль в реку обронил или без молитвы встал.
Чудилось Грише, что он
не сам по себе, а русского мяса ком, из которого хоть Христос Воскрес, хоть лысый
бес - всяк свое вылепить норовит, а ты знай, покряхтывай, покоряйся гончарам да
спасибо не забудь.
Плюнул, встал, пошел
на Москву без оглядки. Петлял по улицам долго, глядел в землю. Ему уступали дорогу.
Сумерки попутали, выбрел
на Яузу, где заклятые избы меж тонко оснеженными пустырями, как гнезда пустые стерегли
берега. Всех здесь наперечет знал, и мастерские и сараи. Скольких отсюда на своих
руках перетаскал, на погост перевозил. Хлеб в короб, странника в город, а мертвого
мертвяка в колоду, в сырую землю.
Шел Гриша, имена, тех,
кого знал, про себя поминал.
Кончились домы,встали
непролазные заросли. Бузина, купавицы, краснотал.
На том берегу часто колокол
звякал.
Сильно рекой пахло.
Сквозь косую морось огонечек
мигнул, очертил четвертушку окошка.
Раз.
Другой раз.
Погас.
Нет... Снова.
Быть того не может: набережную
улочку излазил Китоврас с закрытыми глазами, жилья на том конце - свят крест- не
строено. Место сорное, косое, сарай рыбацкий вон по склону в реку почти сполз, крыша
провалилась.
