— Что с тобой, парень? — дед, сдвинув очки на лоб, с недоумением смотрел на меня.
Всхлипывая, я показал на снимок мертвой девушки:
— Дедушка, я тоже умру? Как она?
— Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, — усмехнулся дед и шлепнул меня пониже спины. Потом, вдруг сделавшись серьезным, добавил: — Надеюсь, Шон, тебе подобная кончина не грозит. Не прыгай на рельсах, сынок, и проживешь долгую-долгую жизнь.
— Но потом? Что будет потом? — настаивал я, размазывая слезы. — Я все-таки умру?
Дед вздохнул, прижал меня к себе.
— Это случится нескоро. Пройдет время, и ты смиришься с этой мыслью, Шон, или хотя бы научишься пореже вспоминать о ней…
Он снова вздохнул:
— Даже в старости… Будешь сидеть вот в этом самом кресле и утешать какого-нибудь паренька, которого еще на свете нет… И думать о радостном и печальном, о встречах и расставаниях…
Слова его были мне непонятны. Я пробормотал:
— Каких встречах?.. Каких расставаниях?..
— Я скоро уйду, — ответил дед, — и встречу на небесах твою бабушку. И многих, многих других… своих родителей, друзей… Это радует. Но мне придется расстаться с тобой, с твоим отцом и мамой… Это печалит. Правда, мы расстаемся не навсегда.
— Ты обещаешь? — потребовал я и шмыгнул носом.
— Это обещал нам бог, а значит, так оно и случится. Ты должен верить, Шон. Бог не обманывает нас.
Вера деда была крепка, точно гранитные скалы. Я поверил.
И верил еще лет пять или шесть, пока не понял, что вера и уверенность — разные вещи. Веру сменило желание знать — знать, что находится там, за гранью.
Там, за гранью… Так называется самый странный — и, думаю, самый глубокий, самый философичный — из хайнлайновских романов. В нем говорится: «Единственной подлинной основой человеческого существования могло бы быть знание, точное знание того, что происходит с нами после смерти». Лучше не скажешь!
Конечно, все мы пройдем земной путь и, завершив его, узнаем, что ждет за гранью. Но если бы Великую Тайну Бытия нам даровали при жизни, мы сделались бы гораздо увереннее, счастливее и — кто знает? — возможно, гораздо милосерднее и добрее. Мы перестали бы чувствовать себя мотыльками, порхающими в лучике света над темной пропастью, мы ощутили бы зов вечности, расслышали ее таинственный шепот — и это так изменило бы нашу жизнь, как ни одно другое открытие за всю человеческую историю. Мы, наконец, достигли бы зрелости.
В чем же заключается зрелость? Что ее определяет?
Наш мир еще не вступил в открытый контакт
