— Потерпи, родной.
— А мой конь?
— Найдется, — утешил его Федя и укрыл шинелью.
Тахава до слез тронуло слово «родной». Хотя ему было очень больно и щеку и голову, он встал на колени и начал громко, зазывно манить коня. Серка прибежала на его голос. Тахав взялся за стремя, приподнялся и обнял гривастую шею кобылы, Лошадь мотнула мордой, задела рану. Тахав свалился на землю. Серка повернулась, понюхала своего хозяина и легла. Тахав положил голову на шею лошади и сказал:
— Хорошо, Серка, я тоже тебя не оставлю…
Кавалеристы собрались по сигналу горниста на опушке леса. Федя и Михаил принесли на шинели тяжело раненного командира эскадрона. Бледный свет выплывшей луны упал на окровавленное лицо Хлопкова. Лоб казался зеленовато-желтым. Глаза его закрывались.
— Болит? — Федя положил руку на горячий лоб раненого.
Хлопков вздохнул, открыл глаза, заметил Елизарова.
— Струсил? — незлобно прошептал он. — Горит, пить…
Пермяков отстегнул флягу, помог раненому приподняться. К Хлопкову подошли командиры взводов, комсорг, бойцы. Лица их были хмуры, печальны.
— Как Чапаев дрался, — тихо сказал Пермяков о Хлопкове, набил свою трубку и подал ему.
Федя склонился над раненым, сказал протяжным голосом:
— Повезут вас в госпиталь, товарищ лейтенант. Будете выздоравливать.
Хлопков посмотрел на товарищей. Взгляд его задержался на смуглом юношеском лице Феди. Оно чем-то напомнило ему другое лицо, близкое и родное, лицо его сына, загорелого казачонка. Хлопков положил руку на плечо Феди и хрипло прошептал:
— Не хочется умирать. Жаль Сережу. Без отца будет расти.
Федя вытер глаза. Он с первого дня полюбил своего командира — донского казака. Хлопков обласкал молодого конника, когда тот прибыл с Урала, часто делился с ним мыслями о семье, о своей жизни на Дону. При первой встрече они поменялись ножами. Но одному из них памятный нож недолго пришлось носить…
Лейтенант попросил воды, сделал несколько глотков. Жестом подозвал Пермякова, обнял его за шею и прошептал:
— Все. Прощай. Будь жив.
Хлопков потянулся, как перед сном, в глазах угас последний блеск, и он умер на руках своего верного друга.
Кавалеристы похоронили командира под старой ветвистой березой. На могилу Федя положил его каску.
К конникам подъехал со вторым эскадроном командир полка.
— Как дела? Доложите!
Пермяков козырнул, звякнув шпорами.
— Успели повоевать, товарищ майор, успели и… похоронить командира.
— Хлопкова? — сдвинув брови, спросил Дорожкин и снял каску. — Боевой был казак. Жаль, очень жаль, — сказал он.
