Я посмотрел на Генри Клевинджера. Священный Алгоритм, сколько в нем было уверенности в своей правоте, сколько благородства! В минуты, когда за стеной лишают жизни человеческое существо, купленное за деньги. И если на самом деле все не так, меньше всего в этом виновен сам Клевинджер.
Удивительно все-таки эластична наша Первая Всеобщая, если в ее лоне прекрасно устраиваются Клевинджеры… «Я обладаю кое-каким влиянием в Первой Всеобщей…» И ведь действительно, наверное, обладает…
И тут я сказал себе: «Хватит, Дин Дики. Ты все-таки забываешь, что человек, сидящий перед тобой, потерял сына. Он не знает об этом сейчас, но он узнает…»
Дверь в коридор распахнулась, и двое в белых халатах выкатили из операционной каталку. На ней лежало тело, прикрытое простыней.
– Это… – Клевинджер привстал в кресле, но тут же понял, что перед ним. Как завороженный, он уставился на то место, где под простыней должна была быть голова и где ничто не поднимало простыню.
Вслед за каталкой из операционной вышел Грейсон. Он стянул с себя шапочку и вытер ею лоб. Он был все-таки незаурядным актером – столько в жесте было спокойной усталости хирурга, который только что благополучно провел трудную операцию.
– Ну как, доктор?
– Отлично, мистер Клевинджер. Я бы даже сказал, что у вашего сына тело еще лучше, чем было. Недаром мы не даем нашим слепкам бездельничать и поддерживаем их в хорошей форме…
– Благодарю вас, доктор Грейсон, – с чувством сказал Клевинджер. – Вы спасли мне сына. Могу я взглянуть на него?
– Только с порога операционной и только секундочку…
– Я понимаю, я понимаю.
Мы все трое подошли к двери, и доктор Грейсон распахнул ее. На столе, укутанный простынями и повязками спал Лопо. Но если бы я не знал, что это Лопо, я бы вполне мог принять его за Оскара Клевинджера.
Генри Клевинджер прерывисто вздохнул в протянул руку Грейсону.
– Доктор, я…
– Вы можете спокойно лететь домой хоть сегодня же. Когда Оскар сможет вернуться, мы вам сообщим. Что касается денег…
– Я помню, доктор.
– Я в этом не сомневаюсь…
Как ты себя чувствуешь, Лопо?
Он неуверенно посмотрел на меня и хотел было тут же по привычке спрятать глаза, но вспомнил, что я ему говорил.
– Я спал. Не хотел, а спал.
Теперь, когда он не отводил взгляда, я впервые увидел, какие у него удивительные глаза – доверчивые и нетерпеливые. Как у ребенка.
– Так нужно было, Лопо. И давай договоримся, теперь я буду называть тебя не Лопо, а Оскаром.
– Оскаром?
– Да. Оскаром. Так звали твоего человека-брата. Он умер.
