Мэг вышла из кухни.
— Дюк ушел, — сказала малышка.
— знаю.
— я хочу спать, мама, почитай мне книжку.
они уселись рядышком на кушетку.
— мама, а Дюк вернется?
— конечно, никуда этот сукин сын не денется.
— что такое сукин сын?
— это Дюк. я люблю его.
— любишь сукина сына?
— ага, — рассмеялась Мэг. — ага. иди ко мне, красавица, на колени.
она крепко обняла малышку.
— ой, какая ты теплая, как горячая грудинка, горячие пончики!
— ничего я и не грудинка и не ПОНЧИКИ! САМА ТЫ грудинка и пончики!
— сегодня полнолуние, слишком, слишком светло, я боюсь, боюсь, господи, как я люблю этого парня, о боже…
Мэг порылась в картонной коробке и достала детскую книжку.
— мама, а почему на кокосе волосы?
— волосы на кокосе?
— да.
— слушай, я же кофе поставила, кажется, он сейчас выкипит, пойду выключу кофе.
Мэг ушла на кухню, а Лала осталась ждать на кушетке.
а Дюк стоял в это время у входа в винный магазин на углу Голливудского и Яомбарди и думал: что за черт что за черт что за черт.
что-то там было не так, что-то дурно попахивало, в глубине магазина вполне мог сидеть и смотреть в щелку какой-нибудь козел с люгером. именно так пристрелили Луи. разнесли его в клочья, точно глиняную утку в парке с аттракционами, убийство, дозволенное законом, весь ебучий мир потонул в дерьме дозволенных законом убийств.
что-то в магазинчике было не так. может, сегодня какой-нибудь маленький бар? притон гомиков? что-нибудь простенькое, чтоб хватило на квартплату за месяц.
я делаюсь слабовольным, подумал Дюк. того и гляди, не успеешь опомниться, как останется только сидеть да Шостаковича слушать.
он снова сел в свой черный «Форд-61».
и поехал на север, три квартала, четыре квартала, шесть кварталов, двенадцать кварталов в глубь ледяного мира, а Мэг сидела с малышкой на коленях и читала ей книжку, «Жизнь в лесу»…
«горностай со своим семейством, норка, пекан и куница — звери дикие, проворные, гибкие, между этими плотоядными животными идет непрерывная кровопролитная борьба за…»
потом маленькая красавица уснула, и наступило полнолуние.
