— да ебал я этого Диллинджера! он умер, справедливость? нет в Америке справедливости, существует только одна справедливость, спроси семью Кеннеди, спроси мертвых, да любого спроси!
Дюк встал с кресла-качалки, подошел к стенному шкафу, порылся под коробкой с елочными игрушками и достал пушку, сорок пятого калибра.
— вот она. это и есть единственная справедливость в Америке, это единственное, что понятно любому.
он помахал треклятой штуковиной.
Лала играла с космонавтом, парашют раскрывался плохо, все было ясно: надувательство, очередное надувательство, как и чайка с мертвенным взором, как шариковая авторучка, как Христос, пытающийся докричаться до Папы по оборванным проводам.
— слушай, — сказала Мэг, — убери эту дурацкую пушку, я устроюсь на работу, устроюсь, ладно?
— ТЫ устроишься на работу! который раз я уже это слышу? да ты только и умеешь, что ебаться почем зря да лежать на диване с журналами и набивать рот шоколадками.
— боже мой, вовсе не почем зря — я ЛЮБЛЮ тебя, Дюк, правда люблю.
он уже устал.
— ладно, отлично, тогда убери хотя бы продукты, и приготовь мне что-нибудь до ухода.
Дюк положил пушку обратно в шкаф, сел и закурил сигарету.
— Дюк, — спросила Лала, — как ты хочешь, чтобы я тебя называла — Дюком или папой?
— как хочешь, любимая, как тебе больше нравится.
— а почему на кокосе волосы?
— о господи, откуда я знаю! а на яйцах у меня волосы почему?
пришла из кухни Мэг с банкой гороха.
— я не позволю тебе так разговаривать с моим ребенком.
— с твоим ребенком, да послушай, как она говорит! совсем как я. видишь эти глаза? чувствуешь эту душу? все как у меня, твой ребенок — только потому, что она вылезла из твоей щели и твою сиську сосала? она ничейный ребенок, разве что свой собственный.
— я требую, — сказала Мэг, — чтобы ты прекратил так разговаривать при ребенке!
— ты требуешь… требуешь…
— вот именно! — она поставила банку гороха на левую ладонь и медленно подняла. — требую.
— клянусь, если ты не уберешь с глаз моих эту банку, я, да поможет мне Бог, если он есть, ЗАПИХНУ ЕЕ ТЕБЕ В ЖОПУ НА ГЛУБИНУ, РАВНУЮ РАССТОЯНИЮ ОТ ДЕНВЕРА ДО АЛЬБУКЕРКЕ!
Мэг унесла горох на кухню, на кухне она и осталась.
Дюк подошел к шкафу, взял пальто и пушку, он поцеловал свою девочку на прощанье, она была приятней декабрьского загара, красивей шестерки белых коней, скачущих по низкому зеленеющему холму, такие мысли пришли ему в голову, они начали причинять ему боль, он поспешно улизнул, но дверь закрыл очень тихо.
