Но однажды кот не явился; дон Федерико прождал его с остатками обеда почти дотемна. Не прилетел и второй его приятель — видно, что-то задержало его в оливковой роще. Тщетно дон Федерико звал их, высовываясь из окошка: в неверном свете дня лишь поблескивала серая черепица над опустелыми крышами.
— Одиночество! — восклицал бывший чиновник. — Оно подхватит человека, как вихрь, закружит, задушит. И нет от него спасения. Разве что уснуть… уснуть…
Он лежал на давно не стиранных простынях, но сон не шел к нему даже ночью. Бессонница, казалось, навечно поселилась в этой убогой комнате: она ползала по комоду, по скрипучему столу и стульям, длинной, почти человечьей тенью ложилась на стены, не давая дону Федерико смежить единственный глаз.
— Прочь, чур меня! Иди к другим! — увещевал ее дон Федерико, натягивая до носа ветхое одеяло или пряча пожелтевшую лысину под подушкой, набитой конским волосом. — Доняла совсем! Вот так всегда в жизни: сперва тоска, потом безумие!
Но однажды ему вдруг до боли захотелось увидеть людей — все равно кого, — просто словом перекинуться с кем-нибудь о погоде, о политике, узнать, кто на ком женился, кто умер. Он уж было собрался, начистил ботинки, но, услышав с улицы голоса и треск мотоцикла, вспомнив мрачные лица соседей и их косые взгляды, передумал.
— Нет, не пойду! Ведь сейчас скажут: «Гляньте-ка, опять идет как ни в чем не бывало!» Ни за что не пойду! — И швырнул пиджак на стул.
Но поздно вечером мучительный прилив тоски объял его снова; не в силах бороться с собой, дон Федерико вышел и постучался в дверь к куме Ририккье.
— Чего вам? — испугалась соседка, выглядывая из окна.
— Да так… Хотел попросить немножко масла. Только и всего.
— Какого еще масла? Постыдились бы — на ночь-то глядя!
А кум Микеле, муж Ририккьи, встал и снял с гвоздя ружье.
— До чего докатился распутник! Является среди ночи к чужой жене! Пристрелю как собаку.
— Да ты что, рехнулся, Микеле? — завопила, вцепившись в него, жена. — Опомнись! В тюрьму захотел?!
Сперва у дона Федерико была мысль постучаться к куме Пеппе, но, поразмыслив, он решил воздержаться: Пеппа ведь тоже баба темная, поди знай, что ей в голову взбредет. Поколебавшись, он направился к центру. Должно быть, час и впрямь был очень поздний, потому что почти все огни в домах уже погасли; спускался густой туман, и холод весьма чувствительно пощипывал ввалившиеся щеки дона Федерико.
Кафе «Салерно» на площади было еще открыто, и мерцание желтой, словно глаз сонного великана, вывески отражалось на земле и на небе.
