И боги, что звучит за этими словами!.. Она действительно рада.
Гюнтер же помнит, как они разговаривали прежде. Не беседы — осторожное движение бойцов по кругу. Не упустить ни малейшего намека на возможный смертельный бросок. Каждая реплика — неспроста.
И вдруг эта искренняя радость.
А герр Шиллер… ну и имя он выбрал себе, поднятый покойник… Похоже, он остался на ринге — а она бросила оружие и идет навстречу, развернув руки ладонями вперед.
Гюнтеру Кисслингу хотелось схватить свою императрицу в охапку, закинуть в автомобиль и немедленно увезти ее отсюда как можно дальше, и чтобы не вздумала возвращаться. В конце концов, это его работа.
Потом он понял, что это ревность, и проклял тот давний день, когда не вынул из кармана рапорт об отставке.
И — сквозь звон в ушах:
— Оставьте нас, герр Кисслинг, нам с герром Шиллером нужно поговорить.
— Мой долг!.. — начал Гюнтер.
— Это приказ, — прервала она, голос холодный и официальный — остается только поклониться.
— Герр Кисслинг, — сказал оживший мертвец, — внутри периметра совершенно безопасно. Клянусь вам.
При жизни он был коварен, непонятен и опасен — но честен. Придется надеяться, что смерть не сделала его хуже, чем он был.
— Сударь, — сказали у плеча, — не хотите ли чаю, пока господа будут беседовать?
Слуга.
У нас десять лет Новая империя, сословные границы если не стерлись совсем, то размыты — почему же так досадно сознавать, что ты, блестящий военный в высоком чине, сейчас — в том же ранге, что камердинер? служащий при особе. Твоя охраняемая персона — императрица всего обитаемого мира, это правда, но когда она, твоя госпожа, желает беседовать с господином вот этого старика — твое место у двери, будь ты хоть маршал… а ты не маршал, не дорос. Всего лишь полковник.
Гюнтер Кисслинг с усилием задавил в себе противного червяка снобизма и вежливо кивнул камердинеру.
— Благодарю вас. Я с удовольствием выпью чаю.
Пока начальник охраны медленно тянул третью чашку чая, кайзерин прогуливалась с герром Шиллером. С веранды можно было заметить их, когда они появлялись у поворота дорожки. Потом снова исчезали за кустами. Иногда у их ног взблескивала яркая рыжая шкура — собака крутилась неподалеку. Кисслинг невольно считал круги, которые эти двое закладывали по саду. Шли рядом друг с другом, но не близко, и разговаривали наверняка о судьбах родины — о чем еще им и разговаривать? — но каждый раз, видя их, Гюнтер ощущал, как неприятно тянет под ложечкой. Ее величество, абсолютно неофициальная, в брючках и блузке, и этот, невозможно штатский, а выправка военная, и все мерещится, что на нем мундир, как было всегда. Лиц отсюда не видно, но представить легко: серьезные, поглощенные важностью обсуждаемых проблем, и обоим интересно. Самая сильная эмоция — что у нее, что у него.
