По шоссе катили три автомобиля — в одном ехала кайзерин, в двух других — охрана. Гюнтер Кисслинг, естественно, сопровождал кайзерин непосредственно. Ровный асфальт ложился под колеса и убегал назад. Хорошие дороги на Нектисе, вот что значит — война не прокатилась по этой планете. Есть своя прелесть в том, чтобы располагаться вдали от напряженных космических трасс.
По обеим сторонам дороги тянулась лесополоса — зимы на Нектисе не суровые, но снежные, и в лесостепной зоне открытые всем ветрам дороги заносит так, что ни пройти — ни проехать. Но сейчас поздняя весна, снег давно сошел, и по ветвям берез и тополей трепещут на вечном ветру свежие, яркие, но уже немаленькие листья. А воздух какой. Ее величество сразу, как выехали из города, попросила опустить стекло — чтобы дышать. В результате по салону автомобиля тоже гуляет ветер, и волосы кайзерин на этом ветру… Гюнтер отвел глаза от зеркала заднего вида. Боги, боги, эта женщина… каждый день видеть ее — и не сметь не то что прикоснуться, — слово сказать. Только и остается, что официальные рапорты — ну и подать руку, когда она спускается по ступеням, а она же еще и не опирается на нее обычно… или там подать плащ, придержать дверь, распахнуть дверцу автомобиля. И никого не волнует, чего тебе хотелось бы на самом деле, Гюнтер Кисслинг, бессменный начальник императорской охраны.
Она же императрица. Она — фигура почти сакральная. Тень ее супруга, величайшего из величайших, постоянно мерещится за ее плечом, вот уже скоро десять лет как. Потому что она вдова.
А что у нее никого нет — кому и знать, как не Гюнтеру Кисслингу, начальнику ее охраны.
Как он знал тогда, в те времена, давно — что шепоток о ее романе с кайзером лжив. Гюнтер стоял у дверей его величества в ту ночь, когда шепоток наконец стал правдой. И видел, как она уходила утром — и как она была растеряна, смущена, потрясена… И сопровождал кайзера к ней — всего через пару часов, когда его величество, проснувшись и не найдя ее рядом с собой, помчался очертя голову делать предложение руки и сердца.
Тогда Гюнтер и в мыслях не держал — думать о ней так, как думалось сейчас. Она была женщиной его величества, а значит — как бы и не женщиной, а… В какой момент все переменилось — он и сам не заметил. Просто однажды понял, что она перестала быть для него фигурой на пьедестале.
Честно говоря, когда он это осознал, следовало немедленно подать в отставку и уехать куда-нибудь, чем дальше, тем лучше. И он даже попытался. Он даже аудиенции испросил специально для этого. И не смог — просто эта отставка была бы признанием, а она… он вошел, щелкнул каблуками, а она — здравствуйте, Гюнтер, рада видеть вас, только что думала о прошлом, и о той церемонии… мы с вами оба помним — хотя лучше бы и не вспоминать… о да, Гюнтер помнил — чуть не посекундно. И помнил, как стоял у дверей — после. Снова увидел ее лицо таким, каким оно было тогда. Да, ваше величество, конечно, ваше величество. Рапорт так и остался в кармане.
