Солдатская жизнь неплоха, считал Генрих. С тех пор как он лежал в огражденном садике с Флереттой, казалось, прошла целая вечность. Ребенку уже должно исполниться два года; и Генрих прекрасно знал, что со временем у малыша появится много братьев и сестер. Никаких сожалений по этому поводу он не испытывал. С какой стати? Он знал, что Флеретта ни о чем не жалеет; и представлял, как она с важным видом расхаживает по Нераку, демонстрируя черноглазого малыша, и спрашивает: «Можно ли сомневаться в том, кто его отец?» И ребенок не будет страдать, лучше быть незаконным сыном принца, чем законным — крестьянина. Это знает весь мир; а раз так, чего ради человеку, которому уготовано быть королем, упрекать себя за внебрачные связи?
Адмирал Колиньи не одобрял его ветрености. Этого и следовало ожидать; Генрих было убежден, что почти все люди находят правильным свой образ жизни. Сам он придерживался мнения, что человек должен жить по мере своих возможностей и взгляды одного ничем не лучше взглядов другого. Такая слишком вольная точка зрения постоянно доставляла ему неприятности и со временем причинит еще больше. Это он сознавал.
Колиньи попросил у него аудиенции; в сущности, просьба эта являлась приказом. Хотя адмирал обращался к принцу с так называемыми предложениями, принц обязан был принять адмирала, и его советы считались командами.
Каким привлекательным человеком был Гаспар де Колиньи! Высоким, прямым — душой и станом, с таким смелым взглядом ясных глазах, словно их обладателю не страшны ни Бог, ни люди. И оно действительно так, не сомневался Генрих, потому что адмирал не всегда обращался с людьми по чести и в той манере, какая понравилась бы его Богу.
«Его Богу! — думал Генрих. — Почему его? Разве Бог не один? Ведь тот, которому служат их враги, Анжу, Гиз и остальные, тоже кажется им истинным Богом. И почему я не могу быть так прям в своих взглядах, как они? — удивлялся он себе. — Ведь так просто иметь одну веру и утверждать: «Это истинная вера».
Трудно смотреть на все события с разных точек зрения. Поэтому не стоит доискиваться сути. Генрих начинал подумывать, что наслаждаться жизнью можно, только избегая глубоких чувств, не отдаваясь душой ничему — ни вере, ни женщине.
Колиньи поцеловал ему руку.
— Рад видеть вас в добром здравии, мой принц.
— И я вас, mon Amiral [5].
Генрих не льстил Колиньи. Старик выглядел прекрасно. Ходили слухи, что адмирал собирается жениться снова. Он, вдовец, имеющий взрослых детей, посвятивший жизнь делу веры? В определенных кварталах Ла-Рошели поговаривали, что Жаклин д'Антремон боготворит Колиньи и мечтает стать его супругой. Она очень состоятельна; ее богатство было бы ему очень кстати. Может, если он женится, то сочтет, что семейная жизнь гораздо более ему по возрасту, чем военная?
