— Как-то рационально это объяснить невозможно, — проговорила она. — Вы видели рисунок велосипеда в «Атлантикусе»?[11]
— Который Помпео Леони приклеил к другой странице?
— Вы хорошо усвоили рассказы папы.
— Почему только рассказы папы? У меня, к вашему сведению, есть диплом искусствоведа.
— Каскадер с дипломом искусствоведа? — удивилась она и устало плюхнулась на диван. — Странно.
— Велосипед, — проговорил я. — Леони, конечно, не понял, что это такое, и увидели этот рисунок только в наши дни, когда кто-то догадался расклеить страницы. На наших рисунках, мне кажется, Леонардо изобразил подъемный механизм. Но имеет ли он какое-то отношение к Кинжалу?
— А почему не представить, что Леонардо в своих записках рисовал предметы, совершенно не связанные друг с другом?
— Но «Великолепный» — это, несомненно, Лоренцо Медичи, — сказал я. — По его заказу Леонардо изготовил Кинжал. Значит, на наших страницах изображены Круги Истины.
Антония поднялась с дивана:
— Я иду спать. А завтра первым делом сделаю быструю пробежку и начну переводить.
— Пробежка — это важно?
— Да. Помогает думать.
Я положил папку с листом Леонардо в большой плотный полиэтиленовый пакет, туда же основную часть денег. Спустился в вестибюль, арендовал в подвале отеля сейф и положил пакет туда. Сохраннее будет. Потом вернулся в номер, повторяя про себя слова Леонардо: «Любое препятствие преодолевается настойчивостью».
Положил пистолеты на ночной столик, разделся и залез в постель.
Посетовал, что не купил свечу во время похода по магазинам. Значит, танцующих теней сегодня ночью не будет, только память о родителях, застывшая в сердце.
Я медленно вдохнул через нос, сосчитал до четырех и выдохнул через рот, сосчитав до восьми. Скоро веки начали тяжелеть, а мысли стали густыми и липкими.
Мне приснилось, будто я превратился в стойку для подсчета очков в бильярде и безлицые солдаты пятнадцатого века с грязными ногтями, в кольчужных туниках до колен передвигали костяшки моих счетов, которыми служили леденцы в форме спасательных кругов. Зачем это им понадобилось, не знаю. Было больно, но приходилось терпеть прикосновение противных пальцев, обмазанных куриным жиром. Удастся ли потом отмыться?
Я проснулся рано, перевернулся на спину. Надо же какой дурацкий сон.
Как бы объяснил его Фрейд или моя бывшая подруга Эмили? Что я ввязался в неприятную историю? Мне, как и Антонии, тоже хотелось вернуться к прежней жизни. Но это можно было сделать, только двигаясь вперед. К Кинжалу. На меня многие рассчитывали. Прежде всего Антония — Джинни — и, конечно, мои родители, по крайней мере папа. Он ободряюще махал мне издали. Покойный Генри Грир вглядывался в меня своими крысиными глазами из котлована памяти. И Леонардо. Я был уверен, мастер тоже полагается на меня. А кто я такой, чтобы ответить «Я занят» самому Леонардо да Винчи?
