Надо было вытереть глаза, но платка в карманах старой шубы не оказалось. Она видела перед собой смутный силуэт, но не могла разглядеть. Рука с бумажным платком прикоснулась к ее лицу.
– Что же вы больше не танцуете, Вика? – спросил Кирилл и осторожно вытер ей глаза.
– Спасибо, – она, наконец, увидела его, совсем близко.
– Помните, в семьдесят восьмом вы танцевали. Тогда это был вальс из «Щелкунчика ».
– Помню. Но тогда, как и сейчас, не было никакой музыки. Я просто напевала про себя. Почему вы решили, что это именно «Чайковский»?
– Не знаю. А почему вы испугались, когда я подошел к вам в церкви, на Рождество?
– Не знаю. Мне было очень плохо. Я всего боялась. Мне было так холодно.
– А сейчас?
– Не знаю.
«Опять врешь, – пискнул ехидный голосок у нее голове, – сейчас тебе жарко, как никогда в жизни ».
– Двадцать лет назад я умел неплохо вальсировать. Наверное, уже разучился, – он поймал ее руку, прижал к губам.
– Ничего, – сказала Вика, – мы попробуем.
Девочка с завязанными глазами нашла, наконец, свою шапку. Подростки захлопали в ладоши и закричали:
– Горячо! Горячо!
В заснеженном дворе, в центре Москвы, за пятнадцать минут до Нового года, странная пара медленно и неуклюже кружилась в вальсе. Никакой музыки не было. Ноги тонули в сугробах. Метель слепила глаза. У женщины по лицу растеклась тушь. Волосы слиплись от снега. Из-под старой короткой шубы торчал мокрый подол узкого вечернего платья. Мужчина был в одном свитере, в потертых джинсах, в домашних тапочках. Белая салюки Грета кружилась рядом. Нежные уши были похожи на крылья. Тонкие лапы попадали в три классические вальсовые такта и не проваливались в снег.
Москва, 2004
