Позор, какой он испытал под Скорнищевом, потерпев страшное поражение, жег его и мучил, обострял чувство вины перед подданными и перед мертвыми предками. Душа терзалась сомнениями в своих силах. Плакал и молил о помощи. Молил о помощи и рыдал. И если бы кто в этот час увидел князя при тусклом свете лампады, сотрясаемого всем телом и рыдаемого, — страшно бы подивился. Ибо днем, на людях, Олег Иванович был бодр и энергичен, и упрям, и иногда сердит, а то и зол, — но всегда величав, даже во гневе…
Стыд, позор и тоска… Утекал с дружиной от преследователей как заяц, без оглядки, в надежде, что его белый конь с темной гривой, на своих крепких, совершенных форм, ногах, с кожаными обвязками на бабках, выхоленный и вычищенный, выдержит любую скачку. Вынужден был оставить все отчину, престол, народ… Кто он теперь? Сорванный кем-то с дерева и брошенный по ветру листок… А ведь мечтал некогда о могуществе Рязанского княжества и его процветании. Даже о верховенстве на Руси помысливал. По мере накопления жизненного опыта иные мечты блекли, ибо были заведомо обречены, но иные облекались даже и в зримые достижения. Богатела Рязанская земля. Во всех тридцати городах расцветали ремесла, шумели торги. Олег не налагал на подданных слишком больших налогов, ладил с соседями. После Тагая никто не смел его тронуть — побаивались. А вот с Москвою попал впросак…
Испытав на себе силу Москвы, он понял и другое — какими коварными, какими неверными могут быть, казалось бы, такие близкие люди. Измена Владимира Пронского распаляла в нем чувство мести и жажду возмездия. Думал — если удастся собрать силы и взять Переяславль — не пощадит зятя, повелит убить его…
Да, но как вернуть себе стол? По совету Уковича послал в Сарай, во след за Епифаном Кореевым, Софония Алтыкулачевича — с грамотами и подарками. Афанасия Ильича ещё раньше послал в Литву — просить Ольгерда повлиять на московского князя, чтобы тот не мешал Олегу окняжить свой стол… Теплилась кое-какая надежда получить помогу и от донских бродней.
И свое войско готовил. Ратные с утра до ночи пропадали на воинских играх. Бояре худели на глазах: растрясали свои жиры в хлопотах и заботах о дружинах, о семьях. Сам князь просил их хорошо кормить ратных и следить за их здоровьем. Сам внимал каждому, и внимая, открывал такие глубины человеческих судеб, о каких доселе не догадывался.
Днем вошел в княгинину палату — в густые запахи трав, настоев, отваров. (Жена с дочерьми, княжной Анастасией, боярынями готовили снадобья, посещали раненых. Своими руками меняли пропитанные кровью и гноем повязки, накладывали мази на раны). Надеялся увидеть жену повеселевшей. После нескольких недель отчаяния и ужаса Фрося с дочерьми стали обретать спокойствие духа в заботах о более несчастных, чем они, — о раненых. Приятно было видеть, как Фрося день ото дня оттаивала, глаза её вновь стали лучиться. Но, едва взглянув на супругу, понял: она огорчена. Чем? Оказалось, на лекарский двор поступил новый раненый, получивший рану в плечо… на игрушках, — этих воинских упражнениях, — по имени Федот, из пеших.
