Силился вспомнить ратного с этим именем. Цепкая память на сей раз подвела — не вспомнил.
— Не во хмелю был?
— Нет, господин, не во хмелю. Играл заместо чучела. Копье скользнуло по щиту и — в плечо. Рана глубокая. Запрети им, господин, стоять на играх заместо чучела.
Олег Иванович знал, что некоторые ратные, смелые и бесшабашные, во время воинских упражнений заменяли собой чучела и, таким образом, подвергали себя риску. Необыкновенная ловкость этих смельчаков позволяла им избегать неприятностей. Наградой за их лихость служила им лишь молва о них как о храбрецах. Запрет тут не помогал, напротив, лишь раззадоривал. Было жаль, что теперь, когда каждый воин был особенно ценен ввиду малочисленности войска, случались вот такие оплошности.
Постоялый, превращенный в лекарский, двор представлял собой обыкновенную большую избу, уставленную лавками, скамьями и обвешенную несколькими полатями. На них располагались два десятка раненых; некоторые на полу, на соломенных тюфяках. Помещение разило запахами гнилых ран, терпкого мужского пота, кислой сажи. (Видно, нелегко было княгине с дочерьми, княжне Насте привыкать ежедневно посещать больных в этих помещениях). Указали на воина (плечо перевязано), получившего рану на игрушках. Князь сразу узнал его. Вспомнил, что именно этот пешец не позволил Глебу Логвинову под Скорнищевом обидеть Карпа, сына железных дел мастера Савелия Губца.
— Эк тебя, православный, угораздило! — сказал с легким упреком. — Что ж не уберег себя? В бою уцелел, а на игрушке сплоховал. Не Карп ли, твой друг, угостил тебя эдак?
Федот сразу опечалился:
— Нет, господин, не Карп. В бою убит Карп…
— Убит? — обескураженно переспросил князь. — О Господи! Жалко молодца. Орел! Кажется, и дите у него…
— Сироткой остался.
— Савелий, небось, убивается теперь. Взял на себя грех: вместо меньшого послал Карпа.
У Федота вдруг задрожали губы:
— Не дядя Савелий виноват… Это я не уберег друга. Он бросился защитить меня от врага — и сам напоролся на копье. Меня спас, а сам…
Олегу Ивановичу понравилось, что ратный берет вину на себя, хотя, по всей видимости, сильно преувеличивал свою вину. Понравилось — потому что настоящим виновником гибели многих рязанских воинов Олег считал себя, князя, проигравшего сражение Боброку. Он терзался сознанием своей вины и своих промахов, а этот простой ратный, того не подозревая, облегчает участь князя, беря на себя вину хотя бы за погибель одного человека. Как тут было не почувствовать в Федоте родственную себе душу?!
