Девяносто пятый год, конечно, не был таким важным годом для церкви, как 64-й; однако, он все-таки имел свое значение. Произошло как бы второе освящение Рима. На расстоянии тридцати одного года сумасшедший и злейший из людей как бы сговорились разрушить церковь и Иисуса, а в действительности укрепили ее и дали повод апологетам говорить впоследствии в виде доказательства: "Все чудовища нас ненавидят, значит, мы правы".
Вероятно, благодаря сведениям, которые Домициан собирал о иудео-христианах, до него дошли циркулировавшие слухи о существовании потомков древнеиудейской династии. Фантазия агадистов давала пищу подобным слухам и привлекала сильное внимание к роду Давида, которым мало интересовались в течение веков. Эти слухи возбудили недоверие Домициана, и он велел умертвить тех, которые были ему указаны; вскоре обратили его внимание на то, что среди предполагаемых потомков царского рода были люди, по своему характеру находившиеся вне всяких подозрений: внуки Иуды, брата Иисуса, мирно жившие в уединении в Ватанее. Подозрительный император между прочим уже слышал о будущем триумфальном пришествии Христа: все это беспокоило его. Еvоcatus был послан привести святых людей из Сирии; их было двое; они были привезены к императору. Прежде всего Домициан спросил их, правда ли, что они потомки Давида. Они ответили да. Император спросил об их средствах существования. "У нас двоих, - ответили они, - девять тысяч динариев, из которых каждый из нас имеет половину, и имеем мы их не в деньгах, а в тридцати трех арпанах земли, за которую платим налоги и живем трудами рук своих". Затем они показали свои покрытые мозолями руки, морщинистая кожа которых указывала на привычку к работе. Домициан спросил их о Христе, о его царстве, о его будущем пришествии, о времени и месте этого события. Они объяснили, что царство, о котором говорится, не здешнего мира, a небесное, ангельское; что оно откроется по окончании времен, когда Христос появится в славе судить живых и мертвых и воздаст каждому по заслугам. Домициан почувствовал только презрение к подобной простоте и велел освободить внучатных племянников Иисуса. По-видимому, этот наивный идеализм вполне разубедил его в политической опасности христианства, и он приказал прекратить преследование мечтателей.
Некоторые указания дают повод думать, что Домициан к концу жизни ослабил свои жестокости. Впрочем, в данном случае нельзя ничего утверждать, так как по другим свидетельствам выходит, что положение церкви улучшилось только при Нерве. В то время, когда Климент писал свое послание, ужас, по-видимому, ослабел. Как на другой день после сражения считали павших, сожалели тех, которые еще находились в цепях; но еще были далеки от мысли, что все потеряно, просили Бога отразить злые намерения язычников и избавить свой народ от тех, которые несправедливо их ненавидят.
