— Что ж мы здесь? Пошли в дом.
— Нет, я назад. Мне пора.
Ему было действительно пора. В фокусе воображаемого времени что-то начинало мерцать и смазываться.
— Жаль… Ну, не благодарю. Сам понимаешь, нет таких слов… Держи пять!
Сява по-взрослому крепко пожал Олегу руку, засветил факел, отвернулся и быстро зашагал к сторожке.
— Постой! Спички возьми. Пригодятся.
Олег помахал рукой, бросил догоревшую ветку под ноги, притоптал тлеющую головню, и тьма вокруг сгустилась, перестала пахнуть лесом и тучами. Стерильный воздух подземелья сомкнулся за спиной и наддувал тихонько, подталкивая к выходу.
— Спасибо! — одними губами сказал в темноту Олег.
Выскользнув из погреба, он пробрался садами к Бабичам, благо уцелевшие собаки отмалчивались в конурах. Поскребся у окна.
— Кто? — послышался из сеней испуганный голос.
— Откройте, тетя Настя.
Она узнала, открыла.
— Чего тебе, Олежек?
Он отыскал в темноте ее жесткую ладонь, вложил записку:
— Ничего объяснить не могу, вы мне так поверьте, ладно? Все хорошо с вашими ребятами… Они далеко — и в порядке!
— Ой, тошеньки, правда? — запричитала тетя Настя.
Но Олег уже сполз со ступенек и растворился во мраке. Дверь закрылась без скрипа.
Часы для Школы обычно мелькают как мгновенья, потому что на мгновеньях она может сосредоточиваться часами. Конечно, собственный ее опыт был еще невелик, но все же чердачок у нее был ничего себе, вместительный чердачок. Откладывались там разные разности. И грандиозные идеи, посещающие на уроках ушлые ребячьи головы. И туго спрессованные, не вмещающиеся в программу учительские мысли. И невеселые, часто на грани бреда думы раненых. И нелепые, хотя подчас вполне человеческие мечтания поселившихся в здании чужеземцев. Весь этот обобщенный опыт подсказывал школе, что утром следует ждать неприятностей.
Тревога, однако, поднялась раньше. Часовой у подъезда и «герр обер-лейтенант» в кабинете одновременно испытали беспокойство, когда примерно через полчаса не вернулся Бинк. Обер-лейтенант, позевывая, покинул кабинет, заглянул по дороге в караулку, прихватил фельдфебеля Нишке, вышел наружу. Сюда отчетливо доносился треск электродвижка. Часовой лихо выпятил грудь и щелкнул каблуками.
— Бинк обратно не проходил? — как можно равнодушнее поинтересовался комендант,
— Он так ринулся по нужде, что, боюсь, не может теперь собрать пуговиц! — позволил себе почтительную шутку часовой, служивший под начальством обер-лейтенанта еще во времена французского марша. Но поднятая для приветствия рука дрожала.
