Нет уж, прорвемся. Хоть всю камеру трупами завали. Или он хочет, чтобы я свихнулся? А это уже не смешно, потому что какой прок от чокнутого, какая информация, какие связные ответы? Не хочет. Не должен хотеть. Значит, покойника уберут. Не сегодня, так завтра, не завтра, так через неделю, и вообще трудно первую тысячу лет. Это Шекли, кажется? Потом привыкаешь. Ко всему привыкаешь, даже к запаху, к какому невозможно привыкнуть. Плечо вот только опять начало болеть, спать мешает, ноет. Как говорила бабуля, мозжит. И мешает делать упражнения.
Но Дан делал, через силу, через боль, через наваливающуюся усталость, чтобы хоть что-то делать, а не сидеть целыми сутками у стеночки. Спасибо за куртку, сосед.
Дверь загремела, когда он спал. Дан нехотя приоткрыл один глаз. Двое кряжистых мужичков, отчаянно ругаясь (здешний язык был на это ничуточки не беднее русского), убрали покойника. Бородач, качаясь с пятки на носок, смотрел на Дана. Щас все покажу, что тебе надо, подумал Дан, поворачиваясь носом к стене, а тылом соответственно.
– Ты более вынослив, чем я думал.
– Думать, – наставительно сказал Дан, – тоже надо уметь. Я вот не думаю, мне не положено, у меня хозяин есть. Он умный за всех. Заведите себе хозяина, и тогда он будет виноват в ваших ошибках.
– Хочешь меня разозлить?
– Ни боже мой. Я поддерживаю светскую беседу. А что спиной повернулся, так прощу прощения, дурная привычка выработалась. Со мной, знаете ли, всякое дурачье за честь почитает поговорить, даже если я нехорошо выражаюсь, вот как ваши друзья, или, к примеру, газы пускаю.
– Ты сломаешься, пришелец.
– Сломаюсь, – согласился Дан, подсовывая ладонь под щеку. – Когда-нибудь.
– Как видишь, властитель не обнаружил тебя. Не нашел.
– Если искал, – зевнул Дан. Странный он, бородач этот. Сам довел человека до состояния, когда ему уже все пофиг, а злится. Напинает или как?
Или как. Дверь снова лязгнула, и Дан благополучно уснул. Вторая куртка уже так не грела, вся одежда давно пропиталась сыростью, не то чтоб мокрой была, но как-то отяжелела и охолодела. Но без нее было еще хуже – Дан пробовал.
Пробуждение было неприятным. Он раскашлялся, да основательно, в груди хрипело. Ну понятно, постоянный озноб все-таки его доканал, простуда в таком месте неизбежна, даже, наверное, Гай бы заболел. Чего-то не хватало, и Дан потратил немало времени, чтобы понять: не хватает запаха. Он, конечно, впитался в одежду и волосы, но все ж стал значительно слабее, хотя покойник, пардон за натурализм, уже потек, а пол никто не мыл. И температура, но не согревающая, в жар его не бросало, трясло так, что зубы стучали. Мутилось в голове, но это бы и ладно, в ней уже давно мутно, но кашель мешал жить. Поспать удавалось урывками, потом начинался приступ, потом требовалось продышаться, а потом опять можно было немножко поспать. На моцион и гимнастику сил не оставалось совсем.
