— Нет! — яростно вскричал Альваро.
— Тебе неведомы ни раскаяние, ни жалость.
— К кому — к тебе, Томас? Жалость к тебе? О чем ты просишь — пожалеть тебя? Может, мне еще помолиться о спасении твоей души? Ты этого хочешь?
— Господи, помоги мне! Неужели ты думаешь, что я не люблю тебя?
— Любишь? Нет, Томас, ты давно разучился любить, и теперь нет такого существа на земле, которое ты любил бы.
— Я не хочу, чтобы ты умер без прощения и надежды! Прошу тебя, Альваро, открой душу, — взмолился Торквемада.
Альваро горько улыбнулся:
— Итак, ты умоляешь меня, Томас.
Тяжело вздохнув, Торквемада кивнул:
— Будь по-твоему, Альваро.
Он снова вздохнул и пошел было к двери, но тут Альваро окликнул его:
— Томас!
Торквемада медленно повернулся к Альваро, и тот с удивлением увидел, что лицо приора осветилось надеждой.
— Когда мне предстоит умереть? — спросил Альваро.
— Скоро, и да смилостивится над тобой Господь!
— А в тебе есть милосердие, Томас?
— Я не могу ничего ни изменить, ни остановить, Альваро. И ты это знаешь. Не думай, что все зависит от меня. Тут я бессилен.
— Есть в тебе милосердие или нет? — повторил Альваро.
— Чего ты хочешь?
— Ты знаешь.
— Возможно.
— Разреши мне повидаться с раввином Мендосой.
— Хочешь, чтобы мы оба погубили свои души? Так, Альваро?
— Дай мне повидаться с ним, — тихо произнес Альваро. — Если ты дорожишь бессмертием своей души, Торквемада, дай мне с ним повидаться.
В те времена в Сеговии была площадь под названием Пласа де Фе, и это означало, что там вершилось аутодафе. Аутодафе — это акт веры, требующий сжечь еретика живьем. Но и в те времена жители Сеговии не знали, кто совершает акт веры: тот, кого сжигают, или тот, кто сжигает. Во всяком случае, эта площадь на краю города вызывала смешанные чувства у тех, кто проходил мимо; бывали дни, когда после аутодафе в воздухе стоял такой невыносимый запах горелого мяса, что только люди с крепкими желудками могли приблизиться к площади.
Однако в тот вечер, когда Торквемада, проходя мимо этого места, остановился там отдохнуть, воздух был свеж и чист. Уже одиннадцать дней здесь не полыхал костер. Каменная платформа, которую называли пьедесталом веры, была тщательно подметена, а под возвышавшимся над ней массивным, почерневшим от огня столбом не лежала, как обычно, зловещая вязанка дров. На пьедестале сейчас стоял монах с пергаментным свитком в руках. За его спиной солдат инквизиции держал факел, чтобы монах мог читать. Вокруг платформы толпились человек тридцать-сорок. Как отметил про себя Торквемада, преобладали нищие, мусорщики, проститутки и карманники, между ними бегали, кричали, резвились оборванные, полуголые дети.
