— Я испугался, оставшись в живых.
Она еще крепче прижалась ко мне, я обнял ее.
— Я не знаю, что мне делать. Понимаешь, считается, что я должен жить еще годы и годы, а я не знаю как.
— Ты хочешь сказать — не знаешь, для чего.
— Ну да, вроде того.
— Вот для этого, — сказала она, обнимая меня. — Для этого. Для того, чтобы осуществить все, что тебе положено, для того, чтобы было время подумать, для того, чтобы слушать музыку. Ты сам знаешь, как жить. Только ты веришь людям, которые в этом ничего не смыслят.
— Да, да, я понимаю, — сказал я.
Меня трясло. Она предложила:
— Холодно. Пойдем к нам, заварим крепкого чаю. Я купила зеленого китайского. Он, кажется, успокаивает и продлевает жизнь.
— Продлевает жизнь — это хорошо, это как раз то, чего мне сейчас недостает.
Мы повернули к дому. Не думаю, что мы много говорили по пути и потом, на кухне, пока закипала вода. Мы взяли чайник и чашки в комнату Натали и уселись там на восточный ковер. На вкус китайский зеленый чай оказался отвратительным. По языку будто прошлись наждаком, правда, потом, когда привыкнешь, чай начинает даже нравиться. Я едва очухался от первого впечатления, но постепенно стал к нему привыкать.
— Ты закончила квинтет Торна? — спросил я.
В общем-то, прошло всего восемь недель с тех пор, как мы последний раз виделись с нею, но они показались мне восемью годами, и мы были теперь будто совсем в другом мире.
— Нет еще. Я написала медленную часть. Сейчас у меня родилась идея, какой должна быть последняя.
— Послушай, Нат, вчера вечером, когда исполнялись твои песни… Они меня довели до слез. Вторая особенно…
— Я знаю. Вот поэтому я и решила поговорить с тобой. То есть я поняла, что разговор получится. Ну, потому…
— Потому что по-настоящему ты говоришь там, своей музыкой. Все остальное — слова.
— Оуэн, ты чувствуешь тоньше всех знакомых мне людей. Никто, кроме тебя, этого не понимает. Даже среди знакомых музыкантов никто не понимает этого. Я не умею говорить. Я не умею выразить себя. Только в музыке. Может быть, позднее. Потом, когда я стану хорошим музыкантом, когда я освою эту профессию, может быть, тогда я так же хорошо буду делать и остальное. Может быть, я даже стану похожа на человека. Вот ты — человек.
— Я обезьяна, которая пытается поступать по-человечески.
— У тебя это хорошо получается, — сказала она. — Лучше, чем у кого-либо другого.
Я лег на живот и стал разглядывать чай в своей чашке. Он был какого-то непонятного желто-коричневого цвета, в нем плавали китайские чаинки.
