— Голубые лупинусы разрослись просто на диво.
— Разве?
Джулия — воплощенная апатия и скорбь — обиженно ковыряла вилкой еду.
— Да. Посмотри, как они хороши рядом с теми большими красными маками.
— Разве? А я и не заметила.
Освальд чуть не спросил «Что случилось, дорогая?», но вовремя вонзил зубы в бутерброд с сыром. Пауза. Джулия вздохнула и скорбно поникла темной горделивой головой.
— А знаешь что? — Освальд попробовал нарушить неловкое молчание, прибегнув к жалкой лести. — Не повесить ли нам одну из твоих картин в комнате для гостей? Очень бы оживило… так подойдет…
— Перестань, Освальд. Ты знаешь, что мои картины — дрянь, и нечего притворяться, будто ты этого не знаешь.
— Ну что ты! Я же всегда уговаривал тебя не бросать живопись.
— Да, — быстро ввернула Джулия, — это тебе легче, чем самому поработать.
Уязвленный, Освальд отхлебнул сидра. Он не любил сидр, но ничего из более дорогих напитков ему не давали. Он вздохнул. Она вздохнула. Его вздох означал: «И чего эта женщина злится, черт бы ее побрал?» Ее вздох означал: «Почему этот мужчина, вместо того чтобы лелеять свою женушку, только терзает меня своим эгоизмом?» Освальд упрямо хранил молчание; нет, он не спросит «Что случилось, дорогая?». Он попробовал думать о приятном — корзины с фруктами, русский балет, изысканность Свана,>{13} бар в отеле Ритц… Его размышления грубо прервали:
— Освальд!
— Что? Прости, пожалуйста.
— Ничего особенного. Просто я вижу, что ты меня разлюбил.
— Ну что ты, Джулия! Ты же знаешь…
Джулия перебила его мягко, но с суровой решимостью.
— Я хочу серьезно поговорить, Освальд, а ты сидишь как воды в рот набрал. Это очень жестоко с твоей стороны, и я иногда думаю, что напрасно согласилась за тебя выйти. Такой мужчина, как ты, неспособен заботиться о своей жене.
Будь у Освальда столь же ясный ум и острый язык, как у его супруги, он тут же изничтожил бы содержащиеся и ее словах намеки и ложные предпосылки. Это он-то как коды в рот набрал? Это он просил, чтобы за него вышли замуж? И ему ли «заботиться» о жене, которая так явно заботится о нем, что шагу не дает ступить самостоятельно? Но язык отказался ему служить, как в тот день, когда тетка вырвала у него роковую подпись. Он только и смог, что простонать:
— Ну зачем ты так, Джулия?
— Я не собираюсь с тобой спорить, Освальд, — сказала Джулия кротко, но с достоинством. (Я только говорю вам, Оскар.>{14}) — Я просто считаю, что ты мог бы быть ко мне повнимательнее.
