— Держись! — подал он ей руку.
— Держусь! — поймала она его ладонь.
Но вдруг треснула пятнистая материя на рукаве. Она разрывается, отрывается вместе с рукой, а из разрыва на ступени сыплются холодные стреляные гильзы… Испуг в ее глазах, потеряна улыбка, а ветер уже разносит по серым ступеням осенние листья. А может, сухие белые лепестки? Они высыпались вместе с гильзами…
Примат открыл глаза и сел на постели. Приснится же такое! Что это, плевок досады вслед ушедшему поезду? Подсказка будущего шага? Испуг в ее глазах, лепестки и гильзы… Бред, это понятно, и если бы он не проснулся, то сон забылся бы сам собой. Но он проснулся и упал обратно в подушку, с мыслью — дожить бы до утра, а там Абызн грозился прихватить его с собой на природу, за грибами. Но неудобное воспоминание, как и непрошенный сон, уже влезло в полуочнувшееся сознание через приоткрытую чьей-то подлой лапой дверь. Хлопнуть и придавить бы лапу! А может быть нос, а лучше крыло.
— Хорошо, что ты позвонил, — услышал он в телефонной трубке ее голос, когда, после похорон Мичурина, наконец-то оказался в Северообезьяннске. Ничего такого он не объяснил и не подсказал себе тогда, просто они прошлись по городу, прохладному и сырому — мелкий дождь предсказывал будущие грибы и желтые листья, и присели на парапет — спиной к серому морю и лицом к мокрым зданиям.
— Значит, ты все решила? — спросил он, не чувствуя горячего желания борьбы с несогласием, а только внутреннюю туберкулезную сырость. Все и так ясно, не вдруг, а давно, без вопросов и ответов.
— Да, назад дороги нет. Обезьянна никогда не возвращается на старое пепелище, — улыбнулась она грустной и успокаивающей улыбкой, — ты разве не знал?
— Теперь знаю. А в нашем конкретном случае исключения быть не может?
— Нет. Да и зачем?
— Понимаю. "Можно все начать сначала, ничего нельзя вернуть". Я слышал, на днях улетаешь к своему новому началу?
— Да, дождусь родителей, и полетим вместе. Свадьба все-таки.
— Осенью, как ты и хотела. А Безьянна?
— Как же без нее. Она, наверное, на машине приедет, здесь ведь недалеко.
— Да, — согласился Примат, — здесь недалеко.
Над головами пролетела взъерошенная чайка, на остановке заурчал двигателем автобус, а мимо прошмыгнула пара девочек-подростков. Им холодно, они спрятали руки в длинные рукава, на ходу оживленно обсуждая что-то важное для себя и, видимо, большое и веселое. Примат и Шимпанзун проводили их стремительность медленными взглядами, подумав при этом о чем-то общем или каждый о своем, или просто заполнили несложным действием понятное молчание. А взъерошенная чайка серо-белой точкой приземлилась на крыше высотки.
