— Вкусно пахнет! — признался он и извлек из-за спины розу.
— Угу, — согласилась с очевидным Шимпанзун.
— Если ты помнишь, у нас сегодня праздник, полукруглая дата.
— А что это за запах такой, ехидный? — вместо ответа сморщила нос Шимпанзун.
— Ехидный? — не сразу догадался Примат. — То порох горелый, стреляли. А домой я не заходил.
— Вот и мне пороха понюхать пришлось.
— Хорошо, если так.
— Редкостная гадость.
— Ты не забыла? — не желая больше отвлекаться на мелочи, напомнил о важном Примат.
— У тебя насморк? — улыбнулась его непониманию Шимпанзун.
— Понял! Ну, тогда я побежал за ванной, фраком и шампанским?
Примат изобразил намерение движения. Честно говоря, он не собирался задерживаться надолго, только занести цветок — знак внимания и сентиментов, и все. Иначе показательная стерильность выдавила бы его, пребывающего в состоянии пыльного стрельбища, вон. Тем более ему нравилась приверженность Шимпанзун к чистоте и женскому порядку. Он был этому рад, зная по опыту — давно не мальчик, что если обезьянна в доме, то это еще не гарантия чистой посуды. Так что лучше стервозность, чем чумазость. А так как он знал еще и то, что сверхстерильность почти сумасшествие, то не слишком обострял обстановку. Старался, по крайней мере, и это у него пока получалось.
— Не спеши.
О, ужас — она потянула его на кухню, а он не снял ботинки! А как же стерильность? А скрытая стервозность? Почти сумашествие?
— Башмаки!
— За мной, и не спорь.
В холодильнике оказалась пузатая бутылка шампанского, а в духовке пирог и усмиряющий все взбрыки запах.
— Обойдемся сегодня без фрака. А ванна у меня тоже есть.
— С тобою трудно спорить, Шимпанзун.
— Я знаю, — снова согласилась с очевидным прекрасная в своем переднике обезьянна и, поместив розу в ту самую узкую вазу и проверив в духовке пирог, убежала в ванную.
— Примат! — крикнула она уже оттуда. — Набери, пожалуйста, в вазу воды… и ты уже можешь снять ботинки.
Он повиновался, а заглянув в ванную, обнаружил, что под струей воды набухает душистый ком пены. Не удивительно — у Шимпанзун много всяких штучек и она любит испытывать их не только на себе. Помня о почти сумасшествии, он и в этом вопросе старается не обострять обстановку.
— Опять любимая пена? — все же обозначил протест Примат.
— Терпи, ты у меня в гостях, — обернулась Шимпанзун, но снова почувствовав запах, опять сморщила нос, — но будь как дома.
— Может, мне действительно домой сходить? — опять застеснялся последствий стрельбища Примат.
