Я провела выходные дома, у моих родителей. Я мчалась на север от города на своей старой малолитражке, но все время со страхом думала о том, что найду по возвращении. На этот раз вместо джина была текила. На этот раз мои руки сразу поднялись сами собой в наивной попытке защитить лицо. Я почувствовала дикий выброс адреналина в кровь, когда он крепко схватил меня за оба запястья.
— Значит, все-таки вернулась, снизошла до меня? Зачем?
— Не знаю, — вскрикнула я, чувствуя, как в висках пульсирует кровь.
— Ты любишь их больше, чем меня!
— Да, больше, гребаный придурок!
Он рванул меня к себе и резко оттолкнул. Я отлетела, закружившись, будто в неистовом танце, и врезалась в дверь лицом.
Когда ко мне вернулось сознание, я лежала, а надо мной что-то двигалось. Игла приближалась прямо к моему глазу. Медленно-медленно, оставляя достаточно времени для предчувствия боли.
— Закрой глаза, — сказала медсестра из белой пустоты.
Но я не могла. Как будто желе или какая-то водянистая, стеклянная жидкость превратила мое глазное яблоко в шар, и теперь, если игла промахнется, он вытечет, и останется только скользкая белая оболочка, как рыбья чешуя, брошенная в сточный желоб.
Но игла не промахнулась. Она притупила боль, так что, когда показалась вторая игла, которая тянула за собой черную нитку, я почувствовала только, как врач тянет ее, зашивая мне кожу между бровями. Когда он закончил, то разрешил мне сесть, чтобы посмотреть на себя в зеркало.
Рана заживет со временем, станет почти незаметна и превратится в бледный шрам в форме полумесяца. Настанет день, много позднее, когда я покрашу отметину-полумесяц в синий цвет и наряжусь девой из Авалона. Но пока это выглядит как уродливая рана со сморщенными краями и рядом стежков посреди лба, между глазами, заплывшими от багрово-фиолетовых синяков. Лоб у меня страшно распух. Под опухолью над распухшей бровью скрывается тонкая трещина, которую выявил рентген, но в зеркальном отражении я вижу у себя на лбу не гематому, а клеймо, настоящую печать рабства.
Меня не выпустили из больницы, пока я не повидалась с консультантом по домашнему насилию. Это была женщина немногим старше меня в бондане в горошек, из-под которой выбивались длинные светлые волосы. Она совершенно не стеснялась своего провинциального акцента и говорила на диалекте грубой правды, не выбирая слов. И мне некуда было деваться от их обескураживающего смысла, как бы ни пыталась я ходить вокруг да около своей проблемы.
