Лёха, старший сын Каржака, вместе с работником Емелькой мотался как одержимый каждый день за товаром. До города и обратно пятьдесят вёрст — в мороз и метель, в дождь и ветер, забыв о сне и отдыхе. Такая жажда овладела Каржаками, во что бы то ни стало разбогатеть, наверстать упущенное. Доказать всему люду, что есть они, Каржаки!
И вот однажды в весеннюю распутицу, проезжая по озеру — так дорога короче, — Лёха провалился в полынью, чуть под лёд не ушёл. Спас Емелька. Еле живой, мокрый и обледенелый добрался до дому...
Ни жаркая баня с дубовым веником, ни перцовка, ни натирания не спасли Лёху. Он надолго слёг в постель. Щупленький, худенький, он и так здоровьем большим не отличался, а после этого купания и совсем захирел. Глаза стали большими, щёки ввалились и алели нездоровым румянцем. И хоть отменно грело весеннее солнце, но Лёхе было холодно, он целыми днями лежал в постели под тёплым одеялом. А иногда выходил на улицу, укутанный в полушубок, тёплую шапку и валенки. По-стариковски, слабо держась на ногах, садился на скамейку у сарая. Но вскоре покрывался липкой испариной и усталый, словно после тяжёлой работы, плёлся домой. Люди с сочувствием смотрели на Лёху, качали головами: «Укатали Сивку крутые горки».
Случилось это в прошлом году в середине мая в воскресенье. Под окнами в палисадниках и садах буйно цвела сирень, её тонкий аромат висел в воздухе. Заливисто пели птицы. На лавочках под окнами сидели мужики и дымили горьким самосадом. Бабы стайками стояли у калиток и вели разговоры о надоевших каждодневных делах. Ребятишки играли в лапту, в фантики.
Вдруг все умолкли, насторожились, прислушались. Нет, не показалось, действительно кто-то где-то кричал. Звал на помощь.
Чьё-то настороженное ухо уловило, что этот душераздирающий крик несётся от Каржаков. Все кинулись туда. Через калитку, минуя двор, влетели в огород. Первой, кого увидели, была мать Лёхи, Пелагея. Она стояла на коленях, упёршись руками в землю, трясла растрёпанной головой и, заливаясь слезами, истошно кричала:
— Ой, люди добрые, помогите христа ради, тащите скорее его, мою кровинушку. Застынет он там, сыночек мой бедный. Мальчик мой...
Упав ниц, она билась головой о землю. Две дочери пытались её поднять, но она, грузная, обмякшая, беспомощно висла у них на руках. Одиннадцатилетний Алька, брат Лёхи, с палкой в руках, с деревянно-испуганным лицом бегал вокруг колодца и что-то шептал про себя. На прибывших людей он не обратил никакого внимания и как шаман продолжал бубнить что-то своё.
