— Так это вы меня контролировали, когда я работал в Москве, мистер Горин? Ох, и трудно было с вашими людьми, должен признаться! Таких ловких прилипал я бы очень хотел иметь в собственном аппарате.
— А сколько вы нам доставляли хлопот, мистер Торнвил! — ответил тот по-английски. — Ваш преемник, к счастью, оказался немного спокойней.
— Да, предлагаю вести разговор на вашем языке, — приветливо улыбнувшись предложил генерал и Торнвил отметил у него легкий южный выговор. — Доставьте нам это удовольствие. У меня не часто сейчас выдается английская практика… Как там коллега Блюм? Нам не удалось с ним в свое время лично познакомиться. Не знаю как лучше сказать, ха-ха, — к сожалению или к счастью? По-прежнему любит маленькие незамысловатые ресторанчики?
— Вы прекрасно информированы о наших мелочах, генерал! — рассмеялся Торнвил.
— Мелочи — это и есть наша работа, не правда ли? Не хотите ли слегка закусить с дорожки?
Сейчас они стояли в центре огромного кабинета, и его хозяин, жестом приглашая к круглому столику в углу, обратился к русскому полковнику:
— Андрей, не сочти за труд, налей всем по дозе.
Под большой накрахмаленной салфеткой обнаружилось то, что Торнвил и ожидал. Традиционный русский набор: красная и черная икра в круглых хрустальных приземистых вазочках с желтыми цветочками из лучшего в мире вологодского масла поверху, маринованные белые грибы, полукопченая осетрина с лимоном. И водка. Та, которую всегда пила коммунистическая элита, особой очистки, с добавкой натуральной янтарной кислоты, выводящей из организма продукты алкогольного распада. Не оставляющая потом никакой тяжести в голове.
— Возможно, вам будет интересно узнать, что посуда на этом столе из личных фондов злого гения Берии, в прошлом самого близкого к Сталину человека. Мы используем ее как достопримечательность для гостей. — Генерал и оба полковника взяли тонкие антикварные рюмки. — За успешное сотрудничество!
………………………………………………….
Вкусно было до мурашек в спине… и настоящий черный хлеб, какого не купишь и в русских магазинах в Нью-Йорке.
«Эх, Блюм бы оценил! — понемногу приходя в себя подумал Стенли. — Надо будет привезти ему хотя б такую хлебную буханку».
Говорили о вещах совсем посторонних. Генерал расспрашивал о новом американском поколении, об изменившейся без него за четверть века Америке. Спрашивал, как спрашивают о чем-то внутренне близком. И Стенли сам поймал себя на мысли, что этот город, здесь, за окном огромного здания на Лубянке, зовет его к себе тепло, по-приятельски. Милыми летними бульварами, церквями и переулками старой Москвы. Он помнит именно их улыбчивый покой, а не места, где назначал агентам встречи и явки.
