И еще она была для него вечным напоминанием о том, как жестоко он обошелся с женой. Не будь он так резок с ней в ту ночь, она не постаралась бы понести так скоро после рождения Джульетты, и тогда, может быть… Ну, что толку, мертвую не вернешь. Она умерла в следующих родах. «Чрево еще не окрепло после Джульетты», — сказала повитуха, ядовитая баба… Говорила так, будто корила его. Его! Уж кто-кто, а он никогда нарочно не обижал жену.
Но Джульетта росла слишком быстро. Один миг — и она уже женщина. Женщина, и с женскими мечтами. И она совершила преступление, которого не могла исправить и о котором не жалела, а он не мог простить.
Она полюбила.
— О, Господи Иисусе! — вскрикнул он и закрыл лицо ладонями.
Саймон со своим другом не раз участвовал в расследованиях. В родных местах знали, как ловко они умеют отыскать преступника.
А вот здесь он чувствовал себя совсем не на месте.
Выйдя из епископского дворца, они направились по тропе к Темзе, где Болдуин, окинув реку взглядом, вложил в рот два пальца и испустил пронзительный свист.
— Во имя Господа! — возмутился Саймон, зажав уши.
— А иначе их не дозовешься. Ленивые черти, — пробормотал Болдуин, не слишком заботясь, слушают ли его.
Но, говоря, он махал рукой, и вскоре Саймон увидел, как одна гребная лодка отделилась от других, скопившихся ниже по течению, и пошла к ним.
— Вам за реку, господа?
— Нам нужно в Бермондси, в Суррей, — объявил Болдуин, схватив лодчонку за нос.
— Так далеко? А вы представляете, сколько мне потом грести обратно вверх по течению?
Болдуин умиротворяюще улыбнулся лодочнику.
— Нет. Вот ты нам и расскажи, пока везешь.
Известие о смерти Джульетты поразило горем весь дом. Слуги беззвучно, торопливо справляли обычную работу, не смея открыть рот, напуганные отчаянием господина.
В комнате, которую обычно занимала Джульетта, сидела, уставившись на ее недоконченное шитье, служанка Ависа.
— Ависа? Кровь господня, перестань ныть!
Подняв голову, она увидела в дверях брата Джульетты, Тимоти.
— Мастер, разве ты не знаешь?..
— Что она умерла? Знаю. И что, думаешь, стану лицемерить? Не жди. Она нам только помехой была. Опозорила семью. Лучше ей умереть, чем и дальше нам вредить.
— Ох, мастер! Она была такая…
— Ее нашли рядом с мужчиной! Она предала нас. Нас! Свою плоть и кровь! Нет ее — и хорошо. Ну-ка, утри глаза. И так все домашние служанки похожи на плакальщиц в похоронной процессии. Принеси мне вина. Я буду в зале.
Саймон терпеть не мог лодок. С самого детства. От качки у него всегда, и в спокойном и в бурном море, бунтовал желудок. Ну, хорошо хоть эта почти не качается. И, словно из сочувствия к нему, дождик перестал. Да, пожалуй, он мог бы назвать путешествие приятным, если бы не постоянная ругань лодочника, осыпавшего бранью все, что попадалось ему на глаза.
