— Радостей такой высокой пробы у меня больше не будет — даже если мне суждено жить да поживать, дотянуть лет этак до восьмидесяти пяти. Вспоминать все это — уже счастье. Беседы о возвышенном, нескончаемые ужины, пьянки, споры до хрипоты. В три утра выруливали из бара, доходили до угла и никак не могли расстаться, ведь нам так много нужно было друг другу сказать, а мы лишь по верхам прошлись, столько тем упустили. Литература, живопись, женщины, джаз, политика, история, бейсбол — нас волновало все, что только есть под солнцем. Знаешь, Билл, идти домой мне никогда не хотелось. А когда я все-таки добирался до дома, то не мог заснуть. Голова гудела от разговоров.
— Элеанор Бауман.
— Господи ты боже, да-да-да. Фантастическая женщина.
— Она была умнее нас с тобой, вместе взятых.
— И, к сожалению, безумнее тоже.
— Странный запах изо рта, — сказал Билл.
— Фантастические письма. Она мне написала не меньше ста удивительных писем.
— Чем от них пахло?
— Много лет писала. Я располагаю собранием ее писем за много лет.
Чарли сел боком к своему письменному столу, вытянув ноги, сцепив руки на затылке.
— Очень приятно было услышать твой голос, — сказал он. — Я поговорил с Бритой Нильссон после ее возвращения, но она соизволила сообщить только одно — что передала мою просьбу. Долго же ты собирался позвонить.
— Работа.
— И как идет, хорошо?
— Об этом не будем.
— Целый месяц прособирался. Мне всегда казалось, что я отлично понимаю, почему ты ушел в затворники.
— Мы здесь для таких разговоров, что ли?
— У тебя извращенные представления о месте писателя в обществе. Ты думаешь, писатель — это радикальный маргинал, экстремист, вечно участвующий в рискованных авантюрах. В Центральной Америке писатели не расстаются с оружием — жизнь заставляет. Вот какой порядок вещей тебе всегда казался естественным и правильным. Когда государство стремится перестрелять всех писателей. Когда любое правительство, любая группировка, которая стоит у власти или к ней рвется, боится писателей и охотится за ними, чтобы уничтожить.
— Я ничего рискованного не делал.
— Правильно, не делал. Но все равно подогнал свою жизнь под это мировоззрение.
— Значит, моя жизнь — вроде как лицедейство.
— Не совсем. Никакой фальши в ней нет. Ты и вправду превратился в дичь, на которую охотятся.
— Ясно.
— Потому-то нам и надо поговорить. В Бейруте взяли в заложники одного молодого человека. Он швейцарец, сотрудник ООН, изучал, как поставлено медицинское обслуживание в лагерях для палестинских беженцев. К тому же он поэт. Напечатал с полтора десятка стихотворений во франкоязычных журналах. Об организации, которая его удерживает, мы не знаем практически ничего. Заложник — единственное доказательство ее существования.
