И вохровцы и зэки | страница 4



И тогда прямым путем в раздевалку я
И тете Паше говорю, мол, буду вечером.
А она мне говорит: «С аморалкою
Нам, товарищ дорогой, делать нечего.
И племянница моя, Нина Caввовна,
Она думает как раз то же самое.
Она всю свою морковь нынче продала
И домой по месту жительства отбыла».

Вот те на!

Что же такое произошло? А то и произошло, что явился человек с гитарой, достаточно одаренный и достаточно смелый, чтобы продемонстрировать нам полную свободу творчества — то, чего так и не смогла литература. Действительно, вот те на! И конечно, Галич — это радостное явление, но это еще и тревожный знак, свидетельство того, в чем мы боимся признаться.

Двадцать лет кружений вокруг иллюзорной свободы словно бы отцентрифугировали российскую словесность, разделив ее на дне отдельные фракции. И теперь, если правда — то нет искусства, в лучшем случае, что-то около, а если искусство — то нет правды, в лучшем случае — тишайшая ее половина. Мы, коночно, стараемся этого не замечать, мы так стосковались по любой подлинности, что за каждую мелочь благодарны автору: за бедность крестьянина, за пьянство рабочего, за плохое настроение интеллигента… А с другой стороны, таким редким явлением стал настоящий профессионализм, что, сталкиваясь с живым самостоятельным словом, мы неизменно приходим в восторг, даже если это слово так самостоятельно, что забыло, какому понятию принадлежало…

Галич выбрал узкий и «легкий» жанр, но в нем он добился предельного соответствия между словом и фактом. Мир его песен, игровой, гротескный, — это, конечно, не слепок с реальности, скорее — ее отображение на плоскость. Но здесь, на карикатурной плоскости, все движение происходит легко, и естественно, и узнаваемо в каждой, детали.

У жене мoeй спросите, у Даши,
У сестре ее спросите, у Клавки:
Ну ни капельки я не был поддавши,
Разве только что маленько с поправки!
…………………………………………………………..
Только принял я грамм сто для почина,
(Ну не более, чем сто, чтоб я помер!)
Вижу — к дому подъезжает машина,
И гляжу — на ней обкомовский номер!

Это типичное для Галича развитие действия: точно спародированный повседневный быт сталкивается с некоторым спущенным сверху условием («в ДК идет заутреня в защиту мира»), происходит неожиданный взрыв-скандал — и вот уже благополучный герой-работяга кроет с эстрады израильскую военщину от имени матери-одиночки. Причем Галич умеет прекрасно разрешать любые подобные ситуации.

Тут отвисла у меня прямо челюсть.
Ведь бывают же такие промашки!