Я живу теперь в дому — чаша полная.
Даже брюки у меня — и те на «молнии».
А вино у нас в дому — как из кладезя.
А сортир у нас в дому — восемь на десять.
А папаша приезжает сам к полуночи.
Холуи да топтуны тут все по струночке!
Я папаше подношу двести граммчиков,
Сообщаю анекдоты про абрамчиков!..
Не забудем, что это пелось не в Швейцарии, а под нашим родным московским небом. Представим себе это, напряжем воображение, и мы поймем, что в тех прямолинейных суждениях (напечатано — ложь, не напечатано — правда), по крайней мере, в их критической части, есть немалая доля справедливости. Что бы мы ни ворчали у себя в углах, так, как Галич, публично, никто но скажет, и не только не позволят, а и сам не захочет.
Пару лет в покое шатком
Проживали А, И, Б.
Но явились трое в штатском
На машине КГБ.
Всех троих они забрали,
Обозвали их на «Б»…
Нет, к такому мы не привыкли, мы привыкли к другому. У нас даже самый беспамятный пьяница помнит, кого можно, кого — нельзя, и кроет продавщицу, евреев, соседа, а дальше уже переходит на китайцев. И писатели, наши доблестные деревенщики, которым сегодня дозволен передний край, самые смелые из них и одаренные, самые одержимые вдохновением, четко знают предел, край края, и строят свой органический мир с учетом высших сил справедливости, располагающихся на разных уровнях, но всегда не выше обкома партии.[2]
Галич в эти игры не играет. Он ничем, кроме правды, не ограничен и никому не приносит извинений. Он свободный человек и он может все.
Тишина на белом свете, тишина.
Я иду и размышляю неспеша —
То ли стать мне президентом США,
То ли взять, да и окончить ВПШ!
Оказалось, что ему счастливым образом доступен любой вообразимый ракурс. И к чести его надо сказать, что он не злоупотребил этой возможностью и в подавляющем большинстве своих миниатюр широкому взгляду и общему плану предпочел репортаж из житейского пекла, где герой и слушатель — лицом к лицу.
А Парамонова, гляжу, в новом шарфике,
А как увидела меня, вся стала красная.
У них первый был вопрос — свободу Африке! —
А потом уж про меня — в части «разное».
Тут как про Гану — все в буфет за сардельками.
Я и сам бы взял кило, да плохо с деньгами.
А как вызвали меня, я свял от робости.
А из зала мне: «Давай все подробности!»
Бессмысленная, нелепая, невозможная мешанина из убогих чувств, нищеты, демагогии, привычного вранья, подетального быта — какая-то фантасмагория тоски и глупости предстает нам из песен Александра Галича и смешит нас, но и волнует безумно, потому что все это узнаваемо, все — наша подлинная жизнь.
