Какая-то провинция… сушь…
глушь…
От именин до похорон
тянется жизнь.
Немощные тротуары…
Щиплют гусыни-свахи.
От тетушкиных сплетен
в горле пыль,
поп, ископаемо косматый
исподлобья бурчит:
— Исайя, ликуй! Аминь! —
Тут всякая услуга —
под микроскопом,
жертва, подвиг —
соседям оскорбленье;
вздумай у бедной женщины
спасти младенца —
целое землетресенье.
Или: одолжи другу брюки,
а там в кармане
от столовой ключ,
а у Шурочки
собралися подруги
позлословить и наугощаться
получше.
А съестное
на запоре,
а злословье
Мите в горло,
раззвонилось
на весь город.
Решил топиться бедный Митя,
от брюк забыв освободиться,
а рыболов с повязкою
серди-и-и-тый
револьвер чоткий чирк
— Вылазь из речки
клянись сейчас же,
что жизнь желанна.
Опешил Митя,
отряхнул пиявок,
вода приятна,
а револьвер ужасен —
страшней заразы.
Стал Митя —
дикобразен.
Предмет всех басен
клянется Митя,
Митя готов,
а рыболов
возьми-ка
гроб ему приготовь.
Плачет провинция
о милом самоубийце.
Вчерашние подстрекатели
сварили кутью,
бывшие враги —
принесли венок
с надписью —
«незабвеннейшему».
От всякой радости
встал Митя с гробом вместе:
— Благодарю всех
за вниманье,
От похорон сохраню
приятное воспоминанье
А все же боюсь опоздать
к поезду! —
…Ту-ту-у-у…
Уехал,
а с ним мамаша
и милая Шурочка
всерьез оценившая
сердце Митино.
