Естественно, она выполняла функции хозяйки дома: сопровождала его на балы и различные мероприятия, устраивала приемы — но к делам фирмы ее больше не допускали. Когда она осмелилась спросить о подробностях реорганизации «Солариума», Виктор впервые ударил ее.
Потом он долго просил прощения, обещал, что больше не будет — а у нее в душе было лишь чувство недоумения и безмерной обиды — даже не на него, а вообще: как же так, она ведь все сделала правильно, она четко выполняет условия соглашения!
С тех пор раздражение, которое она в нем чувствовала, иногда прорывалось — в ответ на какое-то случайное слово, вопрос, поступок. Потом он извинялся, но больше не обещал, что не сделает этого снова.
При людях Виктор не позволял себе ни одного грубого слова или жеста — лишь несколько человек из прислуги догадывались, что «бедненькая мадемуазель Рене» не так уж неуклюжа, и синяк на ее руке или лице вызван не ее собственной неловкостью...
Единственное, что давало ей силы жить — это сознание того, что она поступила правильно, так, как должна была поступить. А теперь этот долговязый француз своими дурацкими вопросами и замечаниями заставлял ее думать о том, о чем думать не следовало, чтобы не лишиться последней опоры.
Почему она слушала его и отвечала, вместо того чтобы просто оборвать разговор, и рассказывала то, чего не рассказывала никому и никогда? Что в этом человеке было такого, что заставляло ее делать все это? Широкий рот, который охотно и часто расплывался в улыбке — так, что невольно хотелось улыбнуться в ответ? Сочувствие в голосе? Смешно: он — нищий, вор — сочувствовал ей!
А может, это просто был первый и единственный человек, который прилепил ей на разбитое колено листик подорожника?
ГЛАВА ПЯТАЯ
— Ты с ума сошла! Ты что, не понимаешь, кто он такой?
— Он человек, который может руководить «Солариумом», — снова объяснила она. — Это главное.
— Это главное? — переспросил Тед, сам не понимая, почему эти слова вызвали у него такой приступ ярости. — Это — главное? А ты, ты сама — ты что, побоку?
— Я... — начала Рене — и запнулась, закрыв глаза. Что она хотела ответить? Что не все выходят замуж по любви, особенно среди людей ее круга? Что бывают разные обстоятельства, и не ему судить ее? Но вместо всего этого она только сказала беспомощно, почти по-детски: — Я должна. Я обещала.
Чего ему от нее надо? Скорей бы он уже ушел!
Она спасла его, как спасла бы собачонку, попавшую под машину — просто из нежелания видеть, что кому-то больно. А теперь он делал больно ей — и все никак не мог угомониться...
