- Тогда выходит, что бог бессилен! - выкрикнула я, расхохоталась и... Ты знаешь, что случилось потом? Это было ужасно: я задрала голову и плюнула. В потолок. А по сути, в небо.
Не поверишь, но в ту минуту я услышала голос. Нет, не божеский, а твой. Так явно и четко, будто стоял рядом, ты произнес: "Не плюй в колодец!"
Я вздрогнула и оглянулась.
- Кто это? - пробормотала оглядываясь. На меня смотрели непонимающе - кто с иронией, кто с ужасом.
- Кто сказал: "Не плюй в колодец!"? - переспросила я шепотом, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться в истерику.
Ко мне подошла Нина Васильевна, взяла за руку и усадила на кровать.
- Успокойся, тебе почудилось.
Брат Василий смотрел па меня с недоброй усмешкой.
- Он бессилен, понимаете? - пробормотала я. - Даже если и существует.
В голове продолжало звучать: "Не плюй в колодец!" И тут меня осенило: ну, конечно же, кто, как не ты, мог в эту минуту сказать такое? В небо нельзя плевать ни при каких обстоятельствах, даже если ни во что не веришь. Потому что небо - это частица космоса, а значит, и частица тебя, человека. Плюнув в небо, я плюнула в собственную душу.
Теперь понимаю, что в ту минуту твоим голосом говорило мое подсознание, но я тогда была очень огорошена. Брат Василий заметил мою растерянность, усмешка на его лице сменилась озабоченностью и даже участием.
- Вы не в себе после болезни, - сказал он. - Ничего, это пройдет. А на бога не пеняйте. Возможно, он и сам мучается.
Тут Валя Еремина громко выругалась. Простая, грубоватая стрелочница с обветренным лицом, она не верила ни в бога, ни в черта, ни в иное измерение. Ей нужна была тихая, мирная жизнь здесь, на этой земле, в этом мире, сейчас, сию минуту. И я хорошо понимала ее.
- Ядрена лапоть, - сказала Валя. - И когда же человек перестанет страдать!
А я подумала: не преждевременны ли твои мечты о всемогущем человеке? Может ли родиться в нас человеческое достоинство, пока мы ощущаем себя букашками, которых так легко стереть с лица Земли?
Я сидела на кровати, смотрела на высохших за время болезни женщин, думала о том неизвестном, что ожидает нас, и мне было страшно. Кажется, тогда я впервые поняла, что твое увлечение философией было не совсем данью моде. Ты искал опору под ногами, боялся и, по сути, занимался богоискательством. Вспомни бесконечные посиделки с друзьями, когда, еще и щеголяя друг перед другом, и передо мной, вы цитировали веды и Библию, Гегеля и Циолковского, Платона и Вернадского. У вас в головах была невообразимая мешанина из диалектического материализма, новейших научных течений и древних мифов, притч, легенд. А я была так увлечена тобой, что не нуждалась ни в каком боге. Я была молода, здорова, беспечна, и страх, который исподволь уже закрался в сердца многих, не отравлял моего существования. Моей религией была любовь. Моим богом был ты, который по очереди испробовал на себе каждую модную систему: занимался йогой, омолаживался голоданием, уходил в горы с альпинистами в надежде подкараулить НЛО. Ты ждал чуда, чтобы избавиться от тайного страха, в котором боялся признаться самому себе. Все это я поняла, когда сидела на кровати и смотрела на брата Василия. В ту минуту мне тоже было страшно. Болезнь приоткрыла нам некие горизонты судьбы, и я поняла, как много заключает в себе человек, и что мы еще, по сути, не родились - это ждет нас впереди, если, конечно, не уничтожим себя физически или духовно.
