Одним словом, подумав, д’Эон отнесся к вопросу более снисходительно и пояснил, что это никакое не нахальство, а французский поцелуй. Во Франции все целуются так и только так!
– Разве ваше величество не согласны, что целоваться по-французски гораздо слаще, чем просто ласкаться губами, и любовники становятся друг другу очень близки, так близки, что ближе некуда?
Елизавета задумчиво кивнула:
– Французский поцелуй, говоришь?..
И она приникла к губам кавалера, как бы стремясь доказать ему, что вполне усвоила иноземную манеру целоваться, это во-первых, а во-вторых, что хочет стать ему очень близка… Д’Эон отвечал со всей возможной пылкостью, втихомолку мечтая о такой же близости между Россией и Францией, douce France. И ему казалось, что он держит в объятиях не русскую императрицу, а саму эту страну, такую загадочную, такую непостижимую, такую податливую… и такую недоступную!
Мечты д’Эона не остались бесплодными. Правда, их исполнение длилось почти два года: только в апреле 1757 года кавалер-мадемуазель, еще два-три раза побывавший в России – уже в мужском платье (он выдавал себя за сестру-близнеца Лии де Бомон), привез Людовику подписанный Елизаветой договор и план военных действий русской армии. Это означало нарушение союзного договора России с Англией и полный триумф Франции! Не менее счастливым он чувствовал себя оттого, что Елизавета приказала канцлеру Бестужеву щедро наградить кавалера – «за оказанные мне услуги».
В Версале его тоже долго поздравляли. Потом король подарил д’Эону золотую табакерку, украшенную жемчугом, значительную денежную сумму и звание лейтенанта драгун.
Де Конти был настолько доволен успехом основной миссии нашего героя, что даже не вспоминал о провалившемся сватовстве.
– Я слышал, русская Елизавета решила остаться незамужней, подобно Елизавете Английской, – изрек он.
Про Курляндию и речи не шло. Сам ли Конти догадался, что Елизавета не намерена выпускать из рук землю, из-за коей когда-то тягались Бирон и Меншиков, или его кто-то просветил на сей счет – неведомо, но от Курляндии принц отвязался.
Тем временем друзья д’Эона распространяли слухи о его сверхъестественной доблести, покорившей русскую императрицу, а графиня де Рошфор не уставала проверять эту самую доблесть в собственной постели. Д’Эон описал случившееся в Санкт-Петербурге в мемуарах, изрядно преувеличив свое умение убеждать императриц коренным образом менять внешнюю политику государства. Бог с ним, конечно, бумага все стерпит, однако… однако он был бы страшно изумлен, кабы узнал, какие резоны на самом деле двигали Елизаветой при подписании союзного договора с Францией.
